Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е

Коняев Николай Михайлович

— Тромб, изыди! — заерзал Илларион, осуждая кривляния жертвы. — Зачем огрызаешься вопреки пеклу.

13

Ступка за ступкой горели в амбаре дешевые ступки крестьянского скудного скарба, плыла щеколда ворот и роем озлобленных огненных ос из-за пазухи разом исчезла махорка.

Старик удручался предложенной смертью — что слишком она простовата.

Галстука даже не надо.

Когда-то Борька на случай своей предстоящей кончины когда-то купил у цыгана поношенный шелковый галстук.

Утро должно быть у Борьки на случай кончины.

При

галстуке Борька на смертном одре торжественно значится важным объектом озябшей деревни, как и сама колокольня, которая посередине всего.

Первая стадия бедствия шла не стеной.

Покудова первая стадия бедствия шла на него не стеной, Борька стоял у колодца, где во спасение шкуры для галстука мог обновить эту древнюю впадину как убежище.

Мог и не мог.

Если в опасности ваша супруга Матвеевна Фроська, надо спасать ее вместо себя, чтобы потом и кидаться в обнимку на дно.

14

Принесли полководческий плед иностранного кроя, почистили ваксой те сапоги, что со скрипом и треском, и дали трость.

Эту прогулку, — внизу по колено была настоящая грязная ночь, а затылок обшарпало солнце зенита, — монарх обозвал идиотством обузы.

Прикосновение трости к остывшим углям и золе поднимало вонючую грязную пыль, облачками взлетавшую без толку, чтобы развеяться без толку долу.

Когда наконечник уткнулся во что-то печеное, монарх осмотрел эту дряблую пару мешочков и понял особенность этой находки.

Вся бывшая грудь упокойницы бабки Матвеевны Фроськи, смекнул он.

Около трупа старухи внезапно возникла блудливая Борькина кошка.

Лысая, голая, — вовсе бесцветная, вовсе не Борькина, — Борькина кошка, блистая змеино-кошачьей поверхностью, вскочила на задние лапы, чтобы передними лапами честь отдать Иллариону.

Видимо, дура знает устав.

И монарх его знает, — ответил ей, как и положено, — честью на честь.

И все равно кошка дура — пар от ее присутствия шел отвратительный.

Фу!..

Глава четвертая. И НА СМЕХ, И НА СМЕРТЬ

1

— Стол изготовлен из абиссинского черного мрамора… Вручную… Для митинга с флагом…

Я слушал экскурсовода по-русски вполуха.

— Но по воле монарха все митинги перенесли на другие века, потому что монарху понравился стол и понравился флаг в интерьер своего кабинета…

2

Под государственным флагом, ибо в присутствии флага тускнеет намордник морщинок, Илларион отдыхал у камина, попирая мозолями костного мозга некостную плотскую ткань, а наготове в углу стоял флаг, — если когда кто-нибудь обращался за милостью пересказать анекдот или сплетню, монарх обретал изворотливо позу величия римских колонн и мгновенно протягивал руку за флагом.

Из детства, часто некстати, монарх умилялся пожарам, а далее, позже, по мере накрутки годин и матерого промысла, свой постоянный рабочий досуг он умно коротал у камина, где театр огня.

Перед очками монарха мелькала несметная прорва снующих абстракций

контраста, цвели фантазийно гримасами психопатичные виды растений вприпрыжку, смешное — смешило, пылало, текло.

Всю паранойю картин ералаша в камине, пожалуй, не перечислишь и за ночь, имей ты хоть улицу пядей во лбу.

…Сугубо подвижная живопись, утверждают убогие куклы дискуссий, когда говорят об огне чепуху. Чертовы куклы суются кусаться, суются судить об огне, мол, огню-то, конечно, похлеще любого художника-дерьмоглотателя доступны шедевры, которые в этой связи дерьмоед у него повсеместно заимствует и, разумеется, вяло насилует их отражение где-то на полотно себе. Надо художников искоренять, игнорируя жалобы.

Мое мнение будет иным.

Я посрамляю каменословие.

Но как?

Огонь, очевидно, сродни живописцу, но как?

Истина замаскирована где-то в обратную сторону, где живописец-едок, исполняя шедевры доподлинно заново, доподлинно заново разжигает огонь искры божией сам у себя.

Так?

И немедля ставлю вопрос.

Я попозже, пожалуй, поставлю вопрос, а немедля рассмотрим ответ, а потом и вопрос оглашу.

Когда гениального мастера шибко шпиняют и не дают ему шага сказать о себе на полотнищах искрами, то поделом его шибко шпиняют. Изделия мастера могут явиться причиной бесхозного пламени вкупе с его вороными дымами.

В этой связи мой вопрос — а пошто?

Пошто гениальный творитель у нас уязвимее, чем аккуратный пачкун-акробат? Я вам ответил уже наводяще, но добавлю к ответу, что мне безопаснее стиль акробата, хотя нарисовано там у него больше гонора, нежели дела. Претензию, дескать, этюд акробата неважно составлен, акробаты принимают обиженно, пряча поникшие кисти за шкафом и выставляя грудные жиры в оборону. Лучше нельзя, говорят. И действительно, лучше нельзя, потому что в этюде, в эскизе, в экстазе пачкун исчерпал однофазную порцию дара до дна.

Скажи то же самое гению, тот извинится за промах и сразу признает ошибку, заявит ответственно тезу, что можно бы, надо бы лучше, конечно.

Гении полностью не высыхают и после шедевра, поэтому не возражаю бить их, игнорируя жалобы.

Но гениальные брезгуют ожесточиться на жалобы.

Нет, они вам еще поджучат и новый шедеврик.

3

А пошто?

Пошто гениальный творитель у нас уязвимее, чем аккуратный?

4

— По службе, — дежурный костлявый нахал объявился в его кабинете согбенным шутом, опоясанным упряжью для развлечения.

Чулки до коленок и серьги-звоночки в ушах, а на шее висит ожерелье.

— В чем дело? — Монарху наскучило дергаться часто за флагом и ставить его восвояси. — Плохо кормлю?

— Занедужилось…

— Ой ли! — Монарх испытующе-ласково щупал нахала глазами. — Лакаешь яичный желток, где зародыш, а зад у тебя — не луна.

— Прибег показать геморроя.

— Когда я тебя примерял, его не было, — напомнил монарх ему процедуру отбора. — Не было?

— Не было, — вспомнил нахал процедуру. — Вот, а теперь я зеленкой помазал.