Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Шрифт:
— Бабасик, имя твое подскажи мне, — кудахтал ей тихо монарх. Она между тем обняла свою голую грудь, обняла хорошо — словно голую двойню.
— Суконка, слушайся батьку-руля! — возмутился нахал.
— Это кто суконка? Пяткой по челюсти вмазать?..
Стремглав она вскочила на стол, откуда приготовилась выполнить обещание.
— Кто суконка? — вмешался монарх. — Это кто? Моя фея, по-твоему, суконка? Суконка, да? Значит, я тоже кобель?.. Я тебя
— Еще чего! Не трожь, а то пяткой тоже по челюсти вмажу!.. Вставная небось у тебя?..
— Не трону, пущай прозябает, — охотно раздобрился монарх. — Имя-то как?
Ее нагота сокрушила решительность Иллариона.
Желанию враз обнаружить у пленницы тайну подмышечных ямок отчасти противоречили грязные руки монарха.
С утра не помыл их опробовать юную фею на ощупь.
— Имя? Помезаной меня сокращенно зовут. А тебя, земноводный старик, а тебя?
— Сокращенно меня? Дай припомню. Кажется, Ладик. Я, наверное, Ладик…
— Я Помезана.
Монарха Ладика снедали сомнения.
Будь она барынькой в юбке…
Можно к афере принудить ее, когда простенько в юбке, затем обменять на фамильный мундштук у соседнего шаха, пусть он обольется слезами зависти, какой благородный стоит у меня беспорядок в богатстве, — но голую… голую… голую, как очищенная картошка… голую жалко.
Не след отдавать ее так иноверцу шутя за бесценок.
Пусть у слюнявого лопнет от зависти зоб.
— Имечко, феечка, полностью все целиком напиши на бумажечке. — Монарх изрекал эти звуки не сам, а ловил и вылизывал их извне, чтобы не задохнуться, не подавиться молчанием.
Голос его и слова…
Как осенний морозный шумок на ветру…
…Несмотря на прямой незатейливый сказ, имели другую текстуру, чем обыкновенная просьба.
Грудь, и брюшко, и лицо были приспущены, низко приложены к отполированной глади столешницы, где фея ползком сочиняла шпаргалку монарху, который боялся моргнуть и прошляпить момент откровенности женского тела.
Несколько раз ягодицы меняли свое выражение — то вдруг они чрезвычайно сердито надуются, то лучезарно сожмутся в улыбке.
Монарх отвечал им, естественно, той же значительной мимикой морды.
— Ты что, земноводный козел?
— Я черную розочку сзади понюхать охочусь. — Илларион энергично вильнул ожиревшими ляжками, но застонал от укуса, поскольку сломался внезапно какой-то сухарик у копчика.
Фея писала, писала свое бесконечное, как у туземочек, имя.
— Готова бумага. — Помезана вручила монарху автограф, а сама свернулась удобно в охапку на кромке стола. — Теперь отпихнись, отдохну.
Впрочем, необязательно, может, на кромке…
Необязательно, может,
Необязательно где-то не там и не так…
У молодежи бывают ужасно забавные позы.
— Спит извращенка, спит! — удивился нахал. — А не спросилась у вас! Или прикажете блох ей подсыпать… Или…
— Кому подсыпать? — осерчал Илларион. — Я те подсыплю!..
Пушиной походкой на цыпочках он удалился в обеденный зал отряхнуть онемевшие кончики пальцев и тапки — тапок о тапок.
Имя зазнобы взывало, пульсируя вслух изнутри помешательства:
— Поцелуй-Меня-За-Ножку!.. Поцелуй-Меня-За-Ножку!..
Во-первых, оно необъятно по-дружески близкое вчетверо:
— Поцелуй-Меня-За-Ножку!..
Во-первых, оно, безусловно, похоже на все:
— Поцелуй-Меня-За-Ножку!.. Конечно, пожалуйста, — на!..
Во-первых, оно характерным акцентом акустики между словами тождественно лепету раннего детства, наречье которого не таково, как у нас, и поэтому в опусе, где неразумный малыш агитирует облобызать его теплую ножку, нет опечаток.
Иной подтекст имени более женский:
— Поцелуй меня страстно за длинные стройные ноги, которые любишь.
Иллариону приспичило в бронзовый щит у противоположной стены.
Щит, имитируя солнце, служил одновременно средством отстрастки на случай, когда забастуют мозги.
Когда забастуют извилины мозга, тяпнешь ожесточенно башкой по щиту, чтобы мигом опомниться, мигом опомнишься.
Подражая монарху, нахал изворотливо следом атаковал его щит.
— А ты кто, пустозвон? — окрысился монарх. — Убирайся, хозяйку разбудишь.
— Андрюхой зовут, и вы давеча, помните, рубль обещали мне?
— Зачем? Если на водку, полтинника много.
— На капитальный ремонт головы.
— Головы зачем?
— Андрюхой зовут.
— Андрюхой, пузырь анонимный, можно с ухмылкой назвать и любого другого нуля, безразлично кого.
— Наша семья ищет ножницы! — кричали соседи-соседки и стукались в стены плевками. — Мы с обыском.
Карлику было сейчас не до них.
Они развели беспорядок и гвалт и насыпали соли в аквариум.
— Это хватай! — распоряжалась энергичной компанией полуседая неряха бандерша. — Что смотришь, это хватай! Канделябру хватай, что стоишь?.. Это хватай тем более.
Не проявил он интереса к ним и тогда, когда те пеленали его с головой в одеяло, как вещь в дорогу.
Пригрозив, они понесли этот сверток на улицу за поворот.
Голая спящая тварь охмуряла замашками непостоянства — только что внешне была вся такой, как уже вся не та…
Хорошей была, но теперь еще лучше…