Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

Федоров Сергей Егорович

— Сегодня не пью, — быстро ответил Борис Тимофеевич.

— Никто тебе и не наливает. Ты слушай вначале. Мой брат — директор гастронома. Двоюродный брат. Что-то вроде свояка. Короче — мы когда-то вместе работали. Я хочу тебя устроить заведующим ППП. Все прежние завы оказались никудышные. Один — алкаш, другой — припадошный, третий — не чист на руку. На той неделе ему дали год исправительных.

— Я не хочу в ППП.

— Вот неразумеха. Это Пункт Приема Посуды. Банки-склянки, понял? Зарплата больше, чем в твоей прежней конторе. Режим — свободный: захотел — принимай посуду от населения,

надоело — закрыл. Повесил табличку «переучет» или «ушла на базу» и — гуляй не хочу. А?

— Боюсь, — засомневался Борис Тимофеевич. — Работать, конечно, где-то надо, но такая работа — это сложно. План на посуду. Ревизии всякие.

— Справишься, — убежденно говорил Иван Кузьмич. — План, считай, у тебя в кармане, об этом пусть другие заботятся. Один винный отдел тебе весь план перекроет. А ревизия — плюнь и разотри. У брата в гастрономе вся районная власть кормится. А? Х-ха. Потому свояк так крепко и держится. Попробуй сковырни — ногти обломаешь.

— Стыдно как-то, — сказал Борис Тимофеевич, — с техническим образованием идти на приемку посуды. Неловко. Люди подумают: лентяй.

— Ишь ты! — поперхнулся от возмущения Иван Кузьмич. — Девочка нашлась какая — стыдно ему. А что ты станешь делать, опять к бумажкам?

— Да нет, пожалуй, бумажки тоже надоели. Я и так за бумажками полжизни просидел и ничего не высидел.

— Тогда одевайся и пойдем. Не понравится — слиняешь в другое место.

Борис Тимофеевич пошел в комнату одеваться.

Лина не спала, она лежала, натянув одеяло до подбородка, и смотрела большими глазами на Бориса Тимофеевича.

— Вы уходите?

— Да, на часок насчет работенки потолковать. Ты прибери немного тут, приготовь завтрак из чего найдешь, поешь и жди меня.

— Какие у вас необыкновенные глаза, — тихо сказала Лина, — даже страшно смотреть в них. Голубые и беспощадные. Вы, должно быть, решительный и честный человек.

— Ну вот, опять ты свои финти-минти разводишь. Не люблю этого. Отвернись, я оденусь.

Лина покорно накрылась с головой и захихикала.

— Ты чего? — строго спросил Борис Тимофеевич.

— Так, — был ответ из-под одеяла, — смешной вы. Впервые встречаю такого смешного человека. Чего вам приготовить на завтрак, когда вернетесь?

— Чего хочешь. Посмотри в шкафах и в холодильнике. И вообще — веди себя по-хозяйски. Надумаешь выйти в магазин — деньги на кухне под коробкой с вилками. Ключи от квартиры — на гвозде у двери. Все ясно?

— Ясно, — послышался смех из-под одеяла.

Приятели вышли на улицу. Было свежо и сухо. Небо безоблачно. Солнце ярко. И от всей этой весенней чистоты и ясности люди на улицах, вымытых вчерашним дождем, казалось, с каким-то особенным восторгом спешили по своим и посторонним делам.

— А со мной вчера приключение случилось.

— И когда ты все успеваешь? — покачал головой Иван Кузьмич. — Вот ухарь. Я ж тебя вчера самолично оттаскивал от стола. Ты в капусте лежал. Еле справился. Тяжелый ты, боров, килограмм под девяносто. Ну вот. Ты, стало быть, отправился искать приключения?

— И не знаю, Иван Кузьмич, как объяснить. Очутился я вдруг в будущем времени, на шестьдесят лет вперед. Оказался на зеленой лужайке. Там домик. А в домике сидит и пьет пиво АОН.

Агент Особого Назначения.

— И у его в каждом пальце по пистолету, — ввернул Иван Кузьмич. — Брось, Боря, лапшу на уши вешать. Напился, как зюзя, вот тебе и привиделось. Небось как вчера еще за водкой летали, — забыл? Ну вот. С литровки тебе и не то могло привидеться.

— Я не вру, Ваня, честное слово.

— Ладно, валяй дальше.

— Потом этот АОН снял с меня анкетные данные и отправил их в Большое Досье.

— Зачем?

— Откуда мне знать? Говорит — для безопасности. Чтобы я, попав в будущее, чего-нибудь там не натворил.

— Ишь ты! — разочаровался Иван Кузьмич. — Я думал, в будущем анкет не станет, а они и там заведены. Профилактика, значит.

— Потом я подписал бумагу, что стану приносить информацию, где, кто, что и как говорит.

— Ну и дурак! — веско изрек Иван Кузьмич. — Дождешься, тебе однажды хохотальник на сторону свернут. И я помогу в этом святом деле.

— Что же делать, Ваня? Иначе бы АОН не выпустил меня из будущего.

— Плюнь. С тебя взятки гладки. — От Ивана Кузьмича, от его корявой крепкой однорукой конструкции исходила такая величавая уверенность, что Борис Тимофеевич успокоился и даже позволил своему воображению увлечься. «Дверь выкрашу снаружи зеленой краской, а изнутри — лиловой. Повешу плакаты про вторсырье, стихи: „От пятилетки не отставай — бутылки вовремя сдавай“ Или: „Товарищ, дело всегда разумей и на работе спиртного не пей“. Поставлю ленту-транспортер прямо от приемочного окна. Механический укладчик. Главное — ликвидировать очереди на пункте приема посуды. Очереди — вот тормоз экономики. Чтоб все катилось своим чередом: выпил — сдай посуду — иди опохмеляйся».

В полутемной каморке в глубине склада, за столом, усеянным квитанциями, ценниками, отчетами, сидел у настольной лампы короткий толстый человек и угрюмо щелкал косточками счетов.

— Виктору Эмильевичу — наше праздничное, — бодро говорил Иван Кузьмич, приближаясь к коротышке.

— Угум, — покосился тот на вошедших. — Что нужно: телятина, индийский чай, гречневая крупа?

— Ни то, ни третье, — хитро осклабился Иван Кузьмич, — добыл я тебе честного человека.

Директор отодвинулся от лампы, козырьком приставил над глазами ладонь и так пристально уставился в честного человека, что тот покраснел и затоптался на месте. Удовлетворенный видом честного человека, Виктор Эмильевич, однако, не выразил восторга, ибо от рождения не видел никакой иной доброты, кроме материальной, и спросил с излишней угрюмостью:

— Сколько стоит этот честный человек и чего хочет за честность?

— Ви-и-тя, — укоризненно произнес Иван Кузьмич, заметив, что его протеже совсем потерялся. — Витя, что за грубый материализм? Честность — дар божий. Ей нет цены…

— И применения тоже, — заметил коротышка, — что ж мне его — в витрину сажать и делегациям показывать?

Борис Тимофеевич потянул приятеля за пустой рукав:

— Пойдемте, Иван Кузьмич, мы не туда попали.

— Погоди! — озлился однорукий и побелел с подбородка. — Да ты знаешь, паршивый торгаш, что всей твоей вонючей лавочки мало будет отдать за один волос с головы Бориса Тимофеевича! Да ты…