Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
Шрифт:
— В плохих романах, — говорил Симагин, наполняя рюмки, — под коньяк полагается вести глубокие разговоры с тайным смыслом и подтекстом.
— Мне без разницы, — пожимал плечами Борис Тимофеевич, — со старым другом и помолчать приятно.
— Пей, — поднял рюмку Симагин. — За тебя. За будущее. За удачу.
— Как будто, — проворчал Борис Тимофеевич, — у кого-то из нас есть будущее.
Однако задержал дыхание и выпил.
Симагин пододвинул тарелку с яичницей, оперся локтями о стол, смотрел, как Борис Тимофеевич тычет вилкой.
— Я знаю все, — сказал Симагин.
— Вот
— Не продается, — подмигнул Симагин. — Первое: ты вхож в будущее. Второе: ты бывал в домике на лужайке. Третье: ты способен материализовать вымысел. Четвертое: ты добр не по необходимости, не по принуждению, не по правилам игры в мораль, а по естественному влечению сердца. Следовательно, ты настолько свободен, что тебе не место среди нас.
— На что ты намекаешь? И при чем здесь ты?
— Все объясню. Хочешь еще выпить?
— Нет.
— Тогда угостимся. — Симагин перегнулся к этажерке, вытащил лежавший сверху плотный лист бумаги и положил на стол. На белом листе не было изображено ничего, кроме двух больших, с виду спелых яблок.
Борис Тимофеевич усмехнулся, снял с листа яблоки, одно подал Симагину, второе надкусил.
— Антоновка. По-моему, перележала.
— Да, — согласился Симагин, — рисунок старый.
— Забавно. Надо будет научить этому Лину. Тогда проблема ужина решится раз и навсегда.
— У Лины не получится. Ни у кого не получится.
— Жаль, — задумчиво произнес Борис Тимофеевич, — насколько жизнь тогда стала бы интересней.
— Санкта симплицитас! — воскликнул Симагин. — Воистину нищие духом наследуют мир. Ты уже давно мог не работать. С момента сокращения.
— Я не знал. И потом… не могу же я пользоваться тем, чем другие не могут воспользоваться.
— Ишь ты, праведник. А кто доносы писал?
— Я. — удрученно согласился Борис Тимофеевич. — И на тебя сочинил. Но, честное слово, там ни слова правды. Одно вранье!
— Вот-вот.
— Боже мой! — воскликнул Борис Тимофеевич с неподдельным ужасом. — Я оставил папку с сочинениями про тебя у домика на лужайке! А что, если вместо Сергея Алексеевича туда явится кто-нибудь другой?
— Не угрызайся, — примирительно сказал Симагин. — Обратного хода у времени нет. Да мне в высшей степени наплевать на твои художества. Может, это хорошо, что именно ты дурочку валял. Другой мог делать это серьезно.
— Но откуда ты узнал про меня?
— Узнал, и все. Точка. Теперь слушай внимательно. У тебя есть ангел — хранитель?
— Черт его знает, — улыбнулся Борис Тимофеевич. — Может, и есть. Как у всех. Хочешь взять напрокат?
— Нет. В ближайшие дни, даже возможно часы, твоему ангелу-хранителю придется засучить рукава и поработать как никогда. В последний раз.
— Не стращай, Николя. Меня в жизни столько стращали, что и у моих внуков образуется иммунитет против страха.
— Я не пугаю, Боб. Это не треп, а реальность. Факт, против которого не попрешь, а если и переть, так открыто, грудью. И до счастливого конца.
— В конце счастья не бывает. Счастье — это движение, а не остановка. Процесс, а не результат, — упрямо твердил Борис Тимофеевич.
— Согласен, не станем
— Ликви… что? — поперхнулся Борис Тимофеевич. — Кем решено?
— Ликвидировать, — жестко повторил Симагин. — Убить. Убрать. Пустить по мокрому. Вынести ногами вперед. Отправить к праотцам. Выбирай, что по вкусу.
— Как? За что? — вскричал Борис Тимофеевич. — Зачем?
— Кто? Не знаю. Зачем? Для общего блага. За что? За все разом.
— От кого ты знаешь? Ты в точности знаешь? И что теперь делать? Может, в милицию пойти?
— И что ты там скажешь?
— Действительно, что я там скажу? Нелепо. Нелепо и глупо. Господи! — воскликнул Борис Тимофеевич и стукнул кулаком по колену. — Как это все бездарно и мерзко! Почему меня?
— А кого же еще? Меня?
— Да, ты прав, — вдруг успокоился Борис Тимофеевич. — Конечно, меня. Кого же другого? Никто искать не станет… Налей. Нет, не надо. Во хмелю я слабее… Пусть так… А как же Лина? Не-ет, Коля, шалишь! Я не кролик. Конечно, не кролик. И я могу показать зубы. Мы еще посмотрим.
Он налил рюмку, выпил и вытер рот ладонью.
— Выкладывай, что мне делать. Ты мой старый друг, и я тебе верю.
— Тогда слушай по порядку и не перебивай. Запоминай. Тебя решено убрать потому, что ты слишком много знаешь, слишком много умеешь и слишком легко можешь уйти из-под контроля. Это попытается сделать твой друг Сергей Алексеевич. Уезжать в какой другой город или даже в другую страну — бесполезно. Тебя везде найдут, распознают, угадают, и везде ты будешь лишним, ненужным, опасным. Выход один: навсегда уйти из этого времени. Вместе с Линой. В домик на лужайке. Таких, как ты, не много, но вы уже есть, и ты не будешь одиноким.
— А если туда явится Сергей Алексеевич?
— Это уж твоя забота. Нарисуй пулемет и отстреливайся.
— Не-ет, — улыбнулся Борис Тимофеевич. — В том времени стрелять нельзя.
— Кто знает? Мне-то во всяком случае до твоего времени не дожить. Да не в этом суть. Еще свое-то поле с толком перепахать.
— А вдруг со мной обойдется, утрясется или еще как? — с надеждой риторически спросил Борис Тимофеевич.
— Наивный и смешной ты человек. Рассуди здраво. Если ты каким-то неведомым случайным образом обрел способности, которыми в далеком будущем станут пользоваться наши далекие потомки, более совершенные, чем мы, — обрел ты — не обижайся — в общем-то безвольный, временами жалкий человек, то что станет, если так же вдруг, случайно обретут эти способности люди, могущие использовать их для корысти и во зло? Что станет с обществом и государством? Никакая угроза не является большей для людей структуры, чем угроза существования людей, подобных тебе. Ты чужой в этом мире. Пришелец, которого следует изгнать. Что можно с тобой сделать? Посадить в тюрьму? Для тебя нет ни запоров, ни решеток. Преобразовать тебя духовно? Но в тебе уже существуют, живы и активны признаки иной духовности и морали, и наша стареющая идеология кажется тебе пошлым анекдотом. Значит, единственный способ спастись от тебя — убить. Как видишь, эта мысль и трезва, и разумна, и результативна…