"Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17

Косарев Александр Григорьевич

Подергивая тощими ногами, тот пел по-французски немецкую солдатскую песню:

– «Мир сед, мир дряхл, раскроим всем черепа. Шагай бодрей, Рахт, девчонки ждут тебя…»

– Слушай, Пауль. — Вайдеман понизил голос. — Зейц теперь служит у Мессершмитта?

– Именно. Но не у Мессершмитта. У Гиммлера. Он отвечает за секретность работ. А на черта тебе сдался Зейц?

– Не кажется ли тебе, что я прирожденный летчик-испытатель?

Пихт

отвернулся от сцены, заинтересованно поглядел на Вайдемана:

– Ай, Альберт, какой позор! Тебе захотелось в тыл. Поздравляю!

– Да ты что, Пауль! — вспылил Вайдеман.

– Я пошутил, полигон тоже не сахар, и хорошие летчики там нужны… Но Зейц тебе не поможет. Мессершмитт его не очень жалует.

– Значит, пустое дело?

– С Зейцем пустое. Но почему бы тебе не попросить об этой маленькой услуге своего старого друга Пихта? Пихт не такая уж пешка в Берлине.

– Пауль!

– Заказывай шампанское и считай, что с фронтом покончено. Завтра я познакомлю тебя с Удетом, и пиши рапорт о переводе. Я сам отвезу тебя в Аугсбург. Только допьем сначала, старый дезертир!

Вайдемана передернуло:

– Если ты считаешь…

– Брось сердиться, Альберт. Я же сам стал тыловой крысой. И если тебя тянет в Германию, то меня порой тянет на фронт. Хочется дела, Альберт. Настоящего дела! — Пихт встал, его заносило. — Выпьем за настоящее дело! За настоящую войну, черт возьми!

Когда Пихт сел, Вайдеман снова потянулся к нему:

– Пауль, а тогда, в последние дни Испании, ты знал, что Зейц работает на гестапо?

– И в мыслях не держал.

– Вот и я тоже.

– Только однажды, — пьяно ворочая языком, проговорил Пихт, — произошла одна штука. Но тебя, к счастью, она не коснулась. Ты был на другом аэродроме. Она коснулась Зейца, меня и Коссовски…

– А вот кстати и они, — сказал Вайдеман, пытаясь подняться навстречу Зейцу и Коссовски.

Высокий и худой Коссовеки был в форме офицера люфтваффе, Зейц — в штатском.

– Чудесный ресторанчик, — рассмеялся Зейц, наливая рюмки. — И прекрасно, что сюда не шляются французы.

– Хорошо бы нам остановиться на Франции, — задумчиво проговорил Коссовски, рассматривая на свет игристое вино. — Нас, немцев, всегда заводит хмель побед так же далеко, как это шампанское.

– Нет, фюрер не остановится на полпути! — ударил кулаком Зейц.

– Значит,

«Идем войной на Англию, скачем на Восток»,

– напомнил Коссовски нацистскую песенку и осушил бокал.

– Сила через радость — так думает фюрер, так думаем мы. — Зейц поднял бокал.

– Я вспомнил оду в честь Вестфальского мира, — не обращая внимания на Зейца, продолжал Коссовеки. — Пауль Гергардт написал о наших воинственных предках и господе боге вскоре после Тридцатилетней войны, кажется, так:

Он

пощадил неправых, От кары грешных спас: Ведь хмель побед кровавых Доныне бродит в нас…

Вдруг внимание Коссовски привлек невысокий молодой человек с иссиня-черными волосами. Высоко над головой он держал поднос и быстро шел через зал, направляясь к их столику. В этом углу за колоннами сидели только они — Коссовски, Пихт, Зейц и Вайдеман, но обслуживал их другой официант.

Гарсон, пританцовывая, пел себе под нос какую-то песенку. «Очень невесело в Дижоне», — кажется, эти слова различил Коссовски.

– Простите, господа, — изогнулся в поклоне официант. — Директор просит вас принять в подарок это вино. Из Дижона. Мы получили его в марте, а вы пришли в мае, и, кроме вас, никто не оценит его божественного букета.

Коссовски взял бутылку из старого толстого стекла. На пробке еще остались следы плесени — плесени 1910 года, года его первой любви. Прочитал этикетку.

– Да, это вино выдержано в Дижоне, — сказал он и передал бутылку Пихту.

Тот посмотрел бутылку на свет. Вино было темно-бордовым, почти черным.

– Тридцатилетней выдержки, господа!

– Передайте директору нашу благодарность, — проговорил Пихт и сердито начал разливать вино по рюмкам.

– 4 -

Утром в отеле «Тюдор» он поймал себя на том, что думает по-русски. В первую минуту это огорчило его. Никаких уступок памяти, — так можно провалиться на пустяке! Но чем меньше оставалось времени до назначенного часа, тем слабее он сопротивлялся волне нахлынувших воспоминаний, далеких тревог и забот.

Машинально он завязал галстук, одернул новенький пиджак.

«Как же скверно вчера сработал Виктор с этой дарственной бутылкой вина!.. Он мог бы найти менее рискованный путь предупредить меня… Или уже не мог? Он боялся, что я пойду на первую явку и провалюсь… „Очень невесело в Дижоне“. „Очень невесело в Дижоне“… Хорош бы я был…»

Никогда еще нервы его не были так возбуждены, мысли так непокорны, движения безотчетны.

«Хорошеньким же птенцом я окажусь… Взять себя в руки! Взять! Я приказываю!»

Глядя на себя в зеркало, он пытался погасить в глазах тревогу.

– А штатское вам идет, — сказала, кокетливо улыбаясь, горничная.

«Врет, дура, врет».

Он механически коснулся ее круглого подбородка.

– Штатское мне не идет. А идут серебряные погоны. Откуда ты знаешь немецкий?

– Я немка и здесь исполняю свой долг.

Он отвернулся, снова уставился в зеркало, чтобы увериться в своем нынешнем облике, чтобы отвязаться от назойливой мысли, что вот сейчас он выйдет, бесповоротно выйдет из роли.

«Пятая колонна, проклятая пятая колонна…»