Колодец Ангелов

Ракитина Ника Дмитриевна

Друзья ненадолго вернулись в комнаты — Катька переодеваться, а Антон — забросить ноты. Дожидаясь подругу, Калистратов остановился возле полочки со старинными книгами. Нет, он, конечно, привык к электронке, однако очень любил бумажные издания. Потертые переплеты грели ладони, а шелестящие страницы немного напоминали звуки осеннего сада.

Тошка медленно провел пальцем по корешкам и остановился на томике стихов поэтов Серебряного века. Пусть там было не про космос, но отчего-то подумалось, что Арсена обязательно оценит затейливость и красоту слога.

И

Калистратов решился. Сегодня он возьмет в Пантелеймона книгу стихов и попросит Арсену выбрать самый-самый. А потом положит на музыку и подарит.

Из коридора послышались шаги, и Калистратов, воровато ухватив с полки книжку, поспешно бросил ее в рюкзачок. Как бы приземлённая реалистка Катерина снова не обсмеяла романтичного приятеля. С неё станется.

— А мне билеты принесли, — возбужденно провозгласила Леденцова, появляясь на пороге, уже в джинсах и свитере.

— Глянул бы я на того, кто отважится не выполнить твою просьбу, — скривился Антя и закинул рюкзачок на плечо. — Давай сразу после столовки в Пантелеймона забежим?

— Ага, — довольно согласилась Катерина, — я такая! Давай.

Народу в столовой оказалось немного — основная часть студенчества давно уже отобедала, и сейчас в зале было необычно просторно и тихо. Ректор академии слыл человеком консервативным и, мало полагаясь на работу бытовых роботов, по старинке держал штат поварих. Сунув румяной тетке студенческий браслет и получив отпечаток пальца, Антон осторожно понес к пластиковому столику полный поднос. Леденцова плыла следом с видом королевы на прогулке.

— И что ты нашла в этой окрошке? — пробормотал Антя, расставляя тарелки и алчно принюхиваясь к благоухающей порции володайских пельменей.

— Ничего ты, Тошка, не понимаешь, — снисходительно заявила девушка и, усевшись, вытерла руки влажной салфеткой.

— Во-первых, это полезно, во-вторых — вкусно, а в-третьих, — она поелозила ложкой в тарелке, разгоняя горку сметаны, — экзотично. Там, откуда я родом, такого блюда отродясь не едали.

— Всё равно, — не согласился Калистратов, — мясо — это мясо, а твоей картошкой с квасом и не наешься ни фига. Кстати, я думал, ты местная.

— Ну… мы переехали. А это мясо, Тошенька, между прочим, когда-то бегало и на мир смотрело, вот совсем как мы с тобой!

Калистратов презрительно скривился и, с наслаждением жуя пельмешку, показал вилкой в Катькину тарелку:

— Ага. А этот огурец, между прочим, умер, чтобы ты блюла фигуру.

Девушка усмехнулась и демонстративно отправила в рот зеленый ломтик. Кто-то из столовских негромко включил органную музыку, и Леденцова блаженно улыбнулась.

— Слушай, Кать, — расправившись с пельменями, Калистратов принялся возюкать по тарелке кусочком хлеба, собирая остатки кетчупа, — можно, я спрошу? У тебя же вкус хороший?

— Если ты об окрошке или о Бахе, — Катька настороженно прищурилась, — то да, мне нравится. А что?

— Вот и я о том. Барокко любишь, классику опять же. И собираешься на этого. С сегидильей. Кать, он же чушь поет!

— Так, —

Леденцова бросила ложку и посмотрела на сокурсника исподлобья. — Мои вкусы — моё дело. Я, может, человек разносторонний. Мне вообще любая музыка нравится, была б хорошей.

— Ты что, действительно считаешь, что у этого Рэя хорошая музыка?

— У Грэя! Тоша, он гениален, а если ты этого не видишь, это твои проблемы! У Крыси аншлаги на концертах!

— Знаю, миллионы мух не могут ошибаться, — печально ответил Антя и ухмыльнулся: — Крыся…

— Калистратов!

Звонкий Катькин голос взвился под потолок, а из раздаточной высунулось заинтересованное лицо поварихи.

— Я на тебя обижусь! Нет, я уже на тебя обиделась! Думала, ты мне друг, а ты… ты…

Катька вскочила, залпом выпила компот и, брякнув стаканом о стол, рванула к двери.

Антон обалдело посмотрел ей вслед, а потом, растерянно улыбнувшись хмурой поварихе, тоже побрел к выходу, под неодобрительными взглядами окружающих ощущая себя чудовищем.

Катька нашлась на скамейке у фонтана — каменного поваренка с дуршлагом, и Калистратов раскрыл рот от неожиданности. Леденцова, насмешливая красавица, всегда такая самоуверенная и ехидная, рыдала в три ручья, размазывая по щекам тушь.

— Ка-ать… да ты что, — Антон присел рядом и осторожно тронул подругу за плечо, — я ничего такого в виду не имел. Извини меня, пожалуйста. В конце концов, ты же скульптурой занимаешься, а вкусы у всех разные, и я…

Леденцова, порывисто обернувшись, обняла Калистратова и, уткнувшись ему в плечо, пробормотала:

— Вкус… скажешь тоже. Думаешь, я не знаю, что он фигню поет? У-ууу…

Антя бережно похлопал сокурсницу по спине и покрутил головой — Катькино отчаяние давило внушительно.

— И смысл тогда расстраиваться? — осторожно уточнил он.

— Ты не понимаешь, — всхлипнула Катька, — это он, это из-за него…

— Что?

— Я на жертвы пошла, а он… он…

— Не понял, — сморгнул Калистратов, — ты чего, знакома со звездой?

— Звязда, — выплюнула в Тошкино плечо Леденцова и, отстранившись, принялась вытирать нос батистовым платочком, — если бы не я, фигу бы он звездой был.

— Чего-о? — похлопал глазами Антя и подумал, что, не иначе, Катька где-то подхватила манечку величия.

— Старая история, — Леденцова высморкалась. — Не хочу вдаваться в подробности. Но, в общем и целом, это из-за него я из дома ушла. Когда отец стал ремнем грозиться.

Антя фыркнул. На фоне грандиозных сцен, которые так любила закатывать сыну Зоя Прокопьевна — с четко выстроенной драматургией и обмороками, Катькин ремень выглядел несерьезно.

— Ты точно не понимаешь, — Леденцова покопалась в сумочке и, достав антикварное зеркальце, помуслякала платок и принялась оттирать размазанную тушь. — Я — взрослая и гордая! А они со мной, точно с девчонкой сопливой. Батя так орал, аж люстра громыхала. Не бывать, говорит, в нашем роду музыкантам, или я, говорит, за себя не ручаюсь. Я и слиняла. Думала, Крыся оценит, а он… он…