Колодец в небо
Шрифт:
Ладно, ступай! Еще несколько адресов для разноса есть. У приказчика заказы и адреса возьми. Скажи спасибо, что тебя до приказчика допускают! А к хозяевам больше соваться не смей. Ни к Морису Викторовичу Габю, ни к Елене Францевне Габю. Свиным рылом не вышел, Патрикеев Леокадий!
21. Она в отсутствии любви и смерти
(Ирина. Январь 1929 года. Москва)
Сейчас… Сейчас…
Сейчас придут и меня убьют.
Убьют.
Из прежних жильцов, что жили в этой квартире до того, как в конце ноября все началось,
Последняя.
Сейчас придет тот, кто, с тех пор как меня угораздило купить эту злосчастную камею, день за днем жестоко и бесчеловечно убивает всех, кто меня окружает, всех, кто встречается на моем пути.
Тот, кто убил белокурую женщину в переулке, решив, что камею купила не я, а она.
Тот, кто сообразил, что камея хранится в этой квартире, и принялся один за другим убивать моих соседей и переворачивать вверх дном их комнаты, в которых я могла спрятать сокровище.
Теперь этот сумасшедший «кто-то» придет, чтобы сделать то же самое со мной.
Что «то же самое»? «То же самое» что?
Что выберет убийца? Яд, который он подсыпал белокурой Вере? Нож, который вошел в тела Клавдии и Кондрата. Полет с лестницы вниз, как это случилось с матерью маленького Вилена? Или грязный топор, который проломил голову Ильзы Михайловны?
Как он собирается убивать меня?
И что станет делать потом? Потрошить мою вчера еще опечатанную, оттого и не разграбленную комнатку? Ломать старый корабль-буфет? Распарывать подушки, взламывать часы, искать таинственные тайники старушки Елены Францевны?
Откуда этому «кому-то» знать, что в моей буфетной никакого тайника нет. Этот «кто-то» прежде убьет, а потом примется искать…
А если отдать самой?.. Положить камею на самое видное место, на стол. Да еще крупно написать: «Возьмите! Да не осудит вас Господь!» Быть может, это спасет мне жизнь.
Жизнь… А зачем она, жизнь?
Зачем мне жизнь, если этот «кто-то» – Он?! Единственный, любимый, желанный и предавший человек. А кто еще? Некому больше. Больше некому… Неужели некому? Неужели он?
Ему хотела нести камею белокурая Вера. Он в свой первый приход, увидев драгоценную камею, сказал, что хранить ее у себя в квартире опасно. А я, так бездумно смеясь, пошутила, что отдам на хранение соседям – на пролетариев не подумает никто!
После этого убили Кондрата и Клавдию. Потом и партийную калмычку.
В день ее гибели N.N. говорил, что волнуется за меня – слишком много смертей вокруг, а тут еще и эта камея… А я лишь радовалась тому, что он за меня волнуется, жизнь моя ему не безразлична. И снова рассказывала о тайниках, которые еще до революции были сделаны по велению бывшей владелицы Елены Францевны и о которых не знают даже обитающие под этими тайниками новые жильцы. Еще посмеялась: «Разве соседка знает, что сокрыто в отгороженных в ее уголке напольных часах!»
Пошутила, глупая. А потом ее убили. И разворотили часы.
А потом убили Ильзу Михайловну, которой я во время ареста отдала на хранение камею. Убили
Таинственный убийца не тронул только меня. Пока не тронул.
Теперь камея у меня. Больше негде искать. Значит, убийца должен прийти ко мне.
И придет.
Он звонил и сказал, что придет. Сказал, что Ляля уехала к подруге на дачу в Кунцево, и он после вечерних лекций попозже сможет прийти.
Зачем? Чтобы забрать камею. Чтобы убить меня и забрать камею? Или только убить? Или только забрать?
Он?! Неужели Он? Способен?! Способен влюбить в себя, и мучить, и пытать этой любовью ради куска камня, пусть даже тысячелетней давности?!
Неужели все, что меж нами случилось, было тоже только ради этой столь потрясшей его воображение камеи? Только ради того, чтобы камею у меня отобрать? Ради древнего куска камня он целовал меня, обнимал, ложился со мной в постель, шептал на ухо все эти сводящие с ума слова… А думал только о том, как камею забрать…
Господи, Всемогущий, только бы это был не Он… Только бы не Он!
Пусть Он лучше сегодня не придет…
Или пусть придет, я так давно не видела его глаз, не чувствовала его рук… Неужто можно убийцу ждать и желать?
Неужели можно любить убийцу?!
Бог мой, началось?!
Отчего шум в той выгородке в коридоре, где жили Вилен с его несчастной мамой? Выгородку еще не успели заселить, как не успели заселить и только что опустевшую комнату И.М. Пролетарский поэт Мефодьев Иван ушел на одну их своих встреч с читателями – спускается к рабочему классу с какого-то там этажа… Значит, во всей опустевшей квартире я одна. Отчего тогда шум?
Хотя что мне теперь… Может ли быть нечто беспощаднее и страшнее того, что случилось со мной? Полюбила убийцу. Неистового и жестокого. Столь же неистово и жестоко полюбила. И не могу никак разлюбить. Даже теперь, когда он должен прийти, чтобы убить уже меня.
Если все так, то пусть лучше убивает, зачем мне жить, если все так!
Синим карандашом дрожащими крупными буквами поперек последнего, принесенного мною еще в ноябре номера «Огонька» с лестницей нового дома на обложке, пишу то, что собиралась написать:
«Камея – ваша! Я никому ничего не скажу. Да не осудит вас Господь!»
И тонкое свечение двух идеальных профилей на этом сером журнальном листе.
Кладу журнал с надписью и камею на стол. Ключ от моей двери у него теперь есть – сама, вернувшись с Лубянки, дала, чтоб мог приходить, когда хочет, и звонком не будил соседей.