Кологривский волок
Шрифт:
— Тащится, как колымага, из-за этой однопутки, — сказал Михаил.
— Ничего, сейчас садимся в кабину — и даешь Шумилино! Братуха, наверно, ждет. — Алексей посмотрел на недавно купленные часы с центральной секундной стрелкой, прикидывая наперед, спросил: — В клуб сегодня пойдем в Ильинское?
— Обязательно.
Представлялось, как только ступят с подножки на перрон, так и обнимутся с братом, но он почему-то не встречал. Алексей растерянно поозирался, скользнул взглядом по окнам тронувшегося поезда, заметив, как ему показалось, сочувствие в глазах знакомых пассажиров.
— Что же это он? Ведь все было указано в телеграмме.
— Пошли,
Ни Сергея, ни его машины не нашли. Покаялись, что не дали вторую телеграмму Ивану, для верности. Поприуныли, но не надолго: подвернулась попутка до Абросимова. Пришлось попритряхиваться вместе с посылочными ящиками в почтовой машине; изрядно запылились, поутратив свой первоначальный щегольской вид. Это не огорчало, ничто теперь не могло воспрепятствовать им: оставались двадцать километров, пройденных сотни раз, когда учились в Абросимовской школе. Шагалось легко, дорога была знакома до последней извилинки, начались свои места: чем ближе к дому, тем памятней, родней.
Неутомимая молодость! Уж, кажется, немалый конец идти пешком, а дай отдохнуть часок-другой, и не усидят на месте. Да и как усидеть, если Алексей не раз по-разному представлял свою встречу с Аней — сельской библиотекаршей. Год назад, после второго курса, познакомился с ней, переписывались, а все равно иногда пожигала ревнивая мысль, что без него увиваются около нее шумилинские парни. Ведь в библиотеке работает — каждому удобный повод заглянуть вроде бы за книгами, и сама библиотека находится при клубе: вечером тут тебе и кино, и самодеятельность, и танцы. «Ничего, сегодня наведем армейский порядок», — самонадеянно думал он и представлял, как неожиданно откроет дверь библиотеки, или явится врасплох в самый разгар танцев, во всем парадном блеске, или прямо пойдет к Миронихе, у которой квартирует Аня: чего стесняться старуху, если любовь неукраденная? Аня попала в Ильинское после педучилища, небось уж надоела ей глухомань, подумывает, как бы вернуться в город. Он вызволит ее, только съездит в часть, устроится и увезет ее с собой. От таких помыслов горячо ударяла в голову кровь, сердце набирало высоту, как будто он собирался совершить что-то очень великодушное.
В кармане кителя хранится фотокарточка: Аня прислала по его просьбе. Хотел достать посмотреть, постеснялся друга. А впрочем, и так отчетливо виделось ему ее улыбчивое, с родинкой на левой щеке лицо, чуть вздернутый носик, светлые, свободно льющиеся на плечи волосы и голубые, даже с просинью, глаза, в которых, кажется, никогда не гасло простодушное удивление. Их взгляд был мягок, они ласкали, и околдованный ими Алексей целые ночи простаивал у крыльца Миронихи, переминая в ладони текучие Анины волосы. Это было год назад и это предстояло теперь, сегодня же, так неужели откладывать встречу на завтра? Невольно прибавлялись шаги.
А все же под конец поумотались, хоть и легкие были чемоданы — натянули плечи, и жарко сделалось к полудню, пыль осела на лицах, ее горький привкус ощущался во рту. Когда приветливо встали впереди шумилинские березы, когда дорога взбежала на верхотинку к росстанному камню и внизу сверкнуло стальное лезвие Песомы, сердце зашлось, и лейтенанты разом превратились в прежних деревенских ребят, которые босоного тропили эти привольные берега. Поставили чемоданы на камень, постояли, оглядывая все доступное глазу пространство, как бы сверяя с тем, что оставалось в памяти, и совсем по-детски, не сдерживая себя, помчались под гору к реке. Скинули кителя
— Мишка, ты посмотри водичка-то, посмотри! — восторгался Алексей, пересыпая воду, как серебро, из ладони в ладонь. — Ну и благодать, а!
Поширкали щеткой кителя и бриджи, прошлись бархаткой по новеньким хромовикам, гладко причесали мокрые волосы: снова годны хоть на парад.
—. Папка в кузнице названивает и не видит нас. Айда к нему!
Алексей первый взбежал на гору. Навстречу ему из кузницы — сам Сергей: что за притча, может быть, не получили телеграмму? За ним неуклюже перевалился через порог отец. Вот и обнялись с братом, даже поприподнимали друг друга, меряясь силой, вот и отцовские усы, побуревшие от табаку, жестко ткнулись в лицо: радость такая, будто не из училища вернулись, а с фронта.
— Как же это мы вас не заметили? Все поджидали, поглядывали на дорогу, — восхищенно моргал воспаленными от горнового огня глазами отец и не отпускал Алексея, любуясь им.
— Чего же не встретил-то? — упрекнул Алексей брата. — От самого Абросимова пешком топаем.
— Да он проштрафился, машину отобрали, — опередил с ответом отец.
— Скажешь тоже! — недовольно повел бровью Сергей. — Нелады тут вышли с Охапкиным…
— И где теперь?
— Подал заявление в МТС на курсы трактористов.
— Шофером-то, должно быть, лучше.
— Хрен редьки не слаще. Ты же знаешь наши проклятые дороги: летом в грязи бьемся, зимой — в снейу.
— Ладно вам! О деле потом будем толковать, — суетился среди парней подбитый войной Андрей Александрович. Хвалил лейтенантов: — Ну и ребята, ну и орлы! Нечего тут стоять, пошли домой.
— Погодите, я сфотографирую вас. — Михаил достал из чемодана плоский черный аппарат, раскрыл его гармошкой.
— Это хорошо придумал, память будет, — одобрил Андрей Александрович, усаживаясь между сыновьями на порог кузницы и чувствуя словно бы историческую ответственность момента.
Глазок аппарата прицелился на них, заставил собранно подтянуться; Михаил нажал на кнопку, последовал затяжной, какой-то шелестящий щелчок: слишком быстро и, как казалось, ненадежно. На всякий случай повторили еще.
— Ты теперь кузницу захвати пошире, чтобы хоть на карточке-то сохранилась, — попросил Андрей Александрович.
Это был первый и последний снимок шумилинской кузницы, потому что и сама она, кажется, предчувствовала, что дни ее сочтены, стояла, смиренно нахохлившись: стены пообшарпаны дождями и ветрами, железная труба покосилась, почерневший тес крыши начал сползать. Послужила людям, повеселила округу чистым стальным звоном наковальни.
— Шабаш, ребята, в сторону сегодня работу! — с понятным вдохновением провозгласил Андрей Александрович. — Ступайте, я ведь долго проковыляю.
Но то ли сыновья сдерживали шаг, то ли сам он, бывалый солдат, не хотел отставать, слишком бойко припрыгивал — догнал их в заулке. Пусть посмотрят односельчане, какую гвардию он ведет!
А навстречу мчалась Верка. Возле ворот поджидала мать: ноги у ней ослабли от счастья, и глаза застилало, она не сводила их с Алексея. Он приближался, фигура его росла, и глазам становилось все больней и жарче от солнечного блеска на его офицерской амуниции. Ее сын, ее награда.