Кологривский волок

Бородкин Юрий Серафимович

Она взяла ботинки, вымыла их у крыльца и поставила сушиться. Завтракать было некогда, завязала в платок ломоть хлеба с огурцом. Бабы уже собрались у конюшенного заулка, слышны были приглушенные голоса, как будто замышлялось что-то тайное. Потянулись одна за другой по лавам через реку в бор, еще сумеречный, по-осеннему настороженный. Долго, с добычливой настойчивостью шли малопроезжим в эту пору Кологривским волоком. Такая грязина, что бензовоз, пробиравшийся в Завражье, засел по самые подножки. Что за шофер нарвался в одиночку? На лошади и то едва проедешь, а по-нынешнему надежней всего трактор с салями и зимой и летом.

На грибы подгадали как раз к тому моменту, когда развиднелось по-настоящему.

Солнца не было видно, но его свет уже приподнимал край неба. Стали разбредаться по сторонам, аукаться, пугая непроснувшийся лес. Пустились наперегонки, как стадо, попавшее на озимь: поскорей бы нахватать корзины — неурочный час короток. Иной берет грибы — отдыхает, а тут колхозная работа дожидается.

Варвара Яковлевна первым делом обежала свои места по редкому сосняку с примесью березок; попадались маслята и белые, ядреные, темноголовые, заметно тяжелившие корзину. Никому не откликалась, хотелось побыть одной, порадоваться грибной удачливости, поберечь в себе то удивление, которое вызвала у ней Анечкина фотокарточка. Уже сейчас она с материнской озабоченностью прикидывала, что будет впереди. Жениться Алексею рановато, может быть, уедет да поглянется там другая. Да зачем же от добра добра искать? Лучше бы Анечка, эта на виду. В дом она, конечно, не придет, уедет с ним. А жаль. Что за жизнь такая колесная началась? Не держатся люди на одном месте, и своих деток не удержишь.

Дробил дятел. Солнце косо просеивалось сквозь сосны, поднимая с земли пар. Под ногами то шуршал опавший лист, то мягко проседал белый мох; на лицо липла паутина. Корзина натянула руку. Варвара Яковлевна остановилась в черничнике, торопливо похватала переспевших ягод с хлебом; вместо питья съела огурец. Чуткая настороженность леса почему-то не успокаивала, напротив, тревожила сердце: так много было в ее жизни невзгод, что и редкие радости вызывали у ней какую-то недоверчивую оиасливость, словно они были ошибочны. При большой семье, при такой хлопотливости, она даже ходить обычным шагом разучилась — все впробеги. Сейчас, в минуту лесного одиночества, сделала себе малое послабление — присела на валежнику, перебирая свои заботные думки, которых было несчетно, как звезд в небе.

Спохватилась, когда голоса грибовиц покатились обратно к реке: наверное, решили, что она раньше всех ушла домой. Еще раз обшарила взгорок, добрала корзину, увязала ее фартуком, взвалив на плечо, поспешила догонять подруг своей неутомимой прибежкой. Взмокла, а не догнала. Когда шла по лавам, кружилась голова от быстрого течения под ними. В гору к деревне едва поднялась, да своя ноша не тянет. Глянула в луга, где был разостлан лен, — там уж поднимают и вяжут его Леонидовна с Прасковьей Назаровой, к ним направляется и Галина Коршунова, перелезая через огород.

И не дошла до дому — сунула корзину в предбанник, успев подумать при этом, что завтра суббота. Верушку отпустят из школы на выходной, и надо будет протопить баню да воды нагреть побольше, чтобы заодно простирнуть белье. Семья не мала, Сергей хоть и живет у тещи, а спецовку стирать все несет матери.

Ни минуты не передохнув, снова спускалась она к реке, туда, где на зеленой отаве половиками лежал отбелившийся лен, ждавший ёе проворных рук. День только начинался.

Часть третья

1

Совсем было присмирело Шумилино с его престарелыми жителями, но что же вдруг так встревожилась деревня? Что за наступление идет на нее, сопровождаемое ревом моторов? Уже близко, километрах в полутора за полем, урчат, широко расталкивая в стороны деревья, могучие бульдозеры, разравнивают песок и гравий грейдеры, а напролет через деревню, проторив пыльную

дорогу, будто наперегонки, гоняют самосвалы. Раньше гравий возили со станции, весной стали брать его на Каменном броду; тут же и песчаный карьер разработали. От зари до зари подгрызают берег экскаватор и ковшовый погрузчик. Идет строительство шоссейки, и, не дожидаясь его окончания, потянулись в Ильинское машины с длинными бетонными стволами высоковольтных опор. Это еще для чего? И так столбов-то нагорожено, проволоки напутано: с одной стороны дороги — телефонные, с другой — радио, прошлый год его провели. Подбадривает притихшие избы голос далекой Москвы из динамиков. Только слушай, и песню споют, и про политику расскажут, и про сельские новости. Да и собственными глазами видно, что жизнь шибко стронулась с привычной колеи, побудоражена, как песчаный берег под деревней.

Вероятно, тот скандальный случай с продажей леса подвел Охапкина Ивана Ивановича, может быть, и злонамеренный гусак, порвавший ему галифе, пошатнул репутацию, только недолго он председательствовал: прислали из Абросимова тридцатитысячника Ерофеева Степана Даниловича, бывшего районного зоотехника по коневодству. Говорили, никто его не понуждал к этому, сам отозвался на призыв, потому и принялся за дело с большим желанием. Это при нем радио провели, денежную оплату трудодней установили, начали строительство двухквартирных домов в Ильинском. Войдешь в свежесрубленную из янтарной сосны контору — чувствуешь, что попал в учреждение, а не в шарагу. На дверях таблички с надписями: «Председатель», «Бухгалтерия», «Парторг», «Специалисты» (свой агроном, свой зоотехник). Пусть невелики еще денежные заработки, но никого не надо теперь упрашивать выходить на работу, не слышно бригадирской ругани во время нарядов, только вот беда — обезлюдела деревня.

Шумилинцы, привыкшие встречать всякие перемены с подозрительностью, недоверчиво смотрели на машинную возню вокруг деревни: вряд ли ради них стали бы вести шоссейку, тянуть электролинию. Мужики стали чаще собираться по вечерам на лавочке у крыльца Карпухиных, обсуждали беспокоившие события, делились догадками. «Тут дело не просто, — гнусаво твердил Павел Евсеночкин. — Помяните мое слово, не просто». От его пророчества брало опасение, что не сегодня — завтра и само Шумилино сковырнут с земли. «Вот выведут оне шоссейку из лесу, нацелят прямо по прибору на деревню, ну и попихают в стороны последние дома», — пугал он.

Сегодня, когда пыль от самосвалов начала оседать над полями и деревней, тоже сошлись покурить вместе. Андрей Александрович Карпухин известно какой ходок, своей лавочки держится, к нему по-соседски раньше всех перешагнул через заулок Павел Евсеночкин. Пришли Василий Капитонович и Егор Коршуновы. Своей, нестариковской прискочкой поторапливался из лесу Федор Гарантии, тоже остановился, сбросил на землю еловые тычинки, связанные в беремя. Все мужское население уместилось на лавочке, кроме Сергея, еще не вернувшегося из поля. Не было Кости Журавлева: перебрался с семьей на лесопункт; не белела среди мужиков патриаршья борода Никиты Соборнова — схоронили зимой. Могутный, величественный был старик, казалось, век его не ограничен; людей такой породы, пожалуй, не осталось в округе.

Поначалу, как обычно, толковали о погоде, предрекали, каким будет лето, но разговор сам собой склонился к беспокоившему всех наступлению дорожников.

— Видали, наш сивка-бурка на себе тычинки таскает, — насмешливо подцепил Тарантина Павел Евсеночкин. — Машины туда-сюда летают — договорился бы.

— Ну их, связываться! Мне и надо-то три прясла затынить, — не согласился Тарантин. Приподняв кепку, он вытирал тыльной стороной ладони росистую, блеклобелую лысину с розовой полоской от околыша поверх лба.