Шрифт:
Эдвин Табб
Колокольчики Ахерона
У каждой планеты своя атмосфера, не только та, которой мы дышим, но и та, которую мы ощущаем. Рвущиеся ввысь, изрезанные волнами бурных морей горы Кальтурии - исполинские откосы, голые и бесплодные, - отражают багровый свет зловещего солнца на небе, столь низком и хмуром, что человек чувствует себя букашкой на ладони мироздания. Локраш, теплый и ласковый, покрытый лесами и пологими холмами; ароматный ветерок раскачивает цветы, красный и зеленый свет двойного солнца сливается и переливается бесконечным переменчивым мерцающим чудом. Снега, льды
Мы заходили на эти планеты во время Большого путешествия, приземлялись на день-два, пассажиры глазели и восхищались, затем снова вверх, гравитационные двигатели гудели, поднимая нас в Космос, кружение гиперпрыжка, бросающего нас от звезды к звезде, и снова посадка, и снова чудеса природы, поражающие и ошеломляющие. Могло бы и надоесть, но никогда не надоедало. Вселенная слишком велика, слишком много в ней миров, чтобы оставалось место для скуки. Поэтому экипаж ждал посадки не меньше, чем пассажиры, а после нам также не хотелось взлетать, а взлетев, мы снова с нетерпением ждали посадки на новой диковинной планете.
У каждого из нас были любимые миры. Я знал, что капитану нравились живые кристаллы Альмури, за главным инженером надо было приглядывать, когда мы высаживались на Хоумлайне, где в удивительных морях плавали не менее удивительные рыбы, а для меня ничто не могло сравниться с поющими колокольчиками Ахерона.
Хольман рассказывал о них, когда я появился в кают-компании. У него вошло в привычку говорить о мирах, которые нам предстояло посетить, с научной точки зрения объяснять явления природы и, в некоторой степени, подготавливать пассажиров к чудесам, которые они увидят, хотя это и не входило в его обязанности. Несчастных случаев было мало, болели редко, а гиперпрыжок занимал иногда несколько дней. Для доктора, как и для всех нас, время от звезды до звезды тянулось медленно.
Я тихо двигался по кают-компании, собирая пустые стаканы, вытряхивая пепельницы, прибирая разбросанные книги и журналы - превосходный стюард, как всегда. Хоть эта работа и была лакейской, меня она устраивала, жалованья хватало, иногда перепадали щедрые чаевые, служба не утомляла, она помогала скоротать время, и, пока мы заходили на Ахерон, я был доволен.
– Удивительный мир, - рассказывал Хольман.
– По ряду причин животная жизнь так никогда и не возникла на Ахероне. Это царство флоры. Там нет даже насекомых.
– Нет насекомых?
– Кляйнман нахмурился. Этот маленький лысый человечек много читал, но знал мало.
– А как же тогда происходит опыление?
– Растения двуполые, - объяснил доктор.
– Они самоопыляются. Семена же разносит ветер.
– Колокольчики, - сказал Кляйнман.
– Что это такое?
– Знаменитые колокольчики.
– Хольман замолчал и взглянул на слушателей.
Они все были в кают-компании, все тридцать пассажиров, которых мы везли в этот раз. Пожилые люди в большинстве своем, потому что Большое путешествие стоит недешево. Парочка молодых влюбленных, проводивших свой медовый месяц, перешептывались, держась за руки. Толстая
– Поющие колокольчики Ахерона, - продолжал Хольман, и я осторожно подошел ближе.
– На самом деле никакие это не колокольчики. Просто каприз эволюции. Преобладающая растительная форма представляет собой кустарник, достигающий высоты в два человеческих роста. Он плодоносит круглый год и обычно покрыт стручками разной степени зрелости. Стручки сферической формы, около дюйма в диаметре, и в каждом полдюжины семян.
– А я-то думал!
– потрепанный фат разочарованно надул губы, как было в моде, когда я родился.
– Я воображал, что это настоящие колокольчики.
– Стручки, - недовольно фыркнул Кляйнман.
– Только и всего?
– Только и всего, - Хольман бросил быстрый взгляд на меня.
– Просто каприз природы.
– Он улыбнулся пассажирам.
– Но есть в них все же нечто особенное. Видите ли, в почве Ахерона содержится очень много кремния. Так много, что ни одно земное растение здесь бы не выжило.
– Ничего удивительного, - казалось, Кляйнман нарочно действует всем на нервы.
– Во многих мирах земная растительность не смогла бы развиваться.
– Вы правы.
– Хольман вновь замолчал, и я знал, что он пытается скрыть раздражение. Настоящим проклятием были для него невежды, воображавшие, что они знают все на свете.
– Дело в том, - спокойно продолжал он, - что из-за высокого содержания кремния в стручках они представляют собой хрупкие стеклянные шары. Семена внутри не закреплены, и при порывах ветра они ударяются об оболочку.
– Правда, они похожи на плоды физалиса?
– внезапно спросила Лора Амхерст.
– Да, - сказал Хольман и вновь взглянул на меня.
– Очень похожи на плоды физалиса. В поющих колокольчиках в помине нет ничего сверхъестественного.
Затем последовал шквал вопросов и ответов. Кляйнман старался выказать свою начитанность и преуменьшить познания доктора. Хольман терпеливо отвечал. В конце концов, он был членом команды, и ему не хотелось показывать всем, каким дураком был Кляйнман. Только Лора Амхерст хранила молчание, прекрасные пепельные волосы, подчеркивали ее бледность. Позднее, когда пассажиры ушли отдыхать и на корабле все затихло, Хольман вызвал меня.
– Садись, Джон, - он указал на стул в тесной амбулатории.
– Как тебе наши пассажиры?
– Как всегда.
– Кажется, невысокого ты о них мнения?
– Он не ждал ответа и не получил его.
– А что ты думаешь о блондинке?
– О Лоре Амхерст?
– Да, о ней.
– Он уставился на шкафчик с инструментами.
– Она вдова, вдобавок овдовела недавно. Не нравится мне все это.
Я знал, что он имеет в виду, но ничего не сказал. Есть темы, которые можно обсуждать сколько угодно, а есть такие, что раз поговорил - и баста. Я не мог говорить об Ахероне. Я сделал вид, что смотрю на часы, и Хольман понял намек.