Колокольчики мои. Happy end при конце света (сборник)

Кузьмина Елена Ивановна

– Так в монастырь её в самом начале Второго этапа войны ракета попала, говорят. Мать Серафима да несколько монахинь спаслись, в Центре жили на подворье. Они уже с неделю здесь. Библиотеку городскую Серафима самовольно открыла. Возле интерната которая. Ну и ребят, кто ещё там остался, пасёт со своими сёстрами.

– Ясно, – буркнула Марфа, – библиотекарша как-никак бывшая. Не миновать мне её, значит.

Ледяную тропинку, по которой Марфа спускалась с угора, занесло снегом.

– Грохнусь, не соберут. Буду валяться, пока зятёк не спохватится, –

бормотала она под нос, осторожно нащупывая дорогу палкой. – А ведь мог уж спохватиться: куда делась? Нет, до конца службы ещё долго…

Она знала, что, когда зятёк служит, ничего, кроме службы, не видит и не слышит.

Лишь потом спросит: где, мол, Марфа?

– Федька меня не видел – значит не донесёт. Лады. Лады. Чики-пуки, чики-пуки… – На полдороге вниз остановилась, всмотрелась в даль. Там, казалось, от самой земли клубились тёмно-серые тучи. Они заслоняли почти весь горизонт, сливаясь с таким же тёмным небом.

Марфа слышала, что будто бы в недрах туч иногда посверкивают молнии, а иногда на мгновение обозначаются за тучами ряды гигантских пирамид с усечёнными верхушками.

Марфа прищурилась, сморщившись, пытаясь разглядеть в тучах эти пирамиды, но ничего не углядела. Не выдержала, погрозила кулаком в ту сторону, прибавила крепкое словцо. Опасливо оглянулась, словно боялась увидеть за спиной грозную фигуру отца Георгия. «А иначе и не скажешь», – объяснила она ивовым кустам и поковыляла дальше.

Сделав несколько шагов, остановилась.

«Грубая, грубая я! Прав он, – вздохнула, подумав о зяте. – И Лизок там опять же… А я кулаком…»

Стащила рукавицу, перекрестилась, осенила крестом дальние тучи. Постояла, опираясь на палку, щуря слезящиеся от ветра глаза, прошептала молитвы.

Тропинка привела её к кладбищенскому забору, как раз к тому месту, где несколько штакетин были выломаны. Протиснувшись в дыру, Марфа только известными ей тропками, петляющими меж оград, устремилась к белевшей за чёрными соснами часовне.

– Христос воскресе! – кланялась старуха по сторонам, хотя до Пасхи было ещё ох как далеко. – Христос воскресе, православные!

Отодвинув шалёнку, приоткрыв ухо, прислушалась, как шумят верхушки сосен, стучат о кресты жестяные веночки.

– Воистину воскресе! – перевела она этот шум. – Воистину воскресе!

На дверях часовни висел огромный замок. Марфа уверенно потянула за него, замок легко поддался и открылся.

В часовне горела одна лампадка перед большой иконой без оклада.

– Святая преподобномученица Елизавета, моли Бога о нас, грешных, – зашептала Марфа, припав к иконе. Затем, просунув руку за икону, нашарила в углублении в стене маленький футлярчик губной помады. – Есть! Есть! Слава Тебе, Господи! Прости нас, грешных!

Выйдя из часовни, замешкалась, посмотрела за ограду, на окна интернатского здания. Вздохнув, зашагала в ту сторону. Обогнув интернат, Марфа, утопая в снегу, пересекла футбольное поле, поднялась на крыльцо когда-то сиявшего окнами здания. Теперь, начиная со второго этажа, стёкол

в окнах не было вовсе. На первом этаже в оконных проёмах чернели набитые чем-то мешки для мусора.

– «Библиотека работает», – прочитала Марфа корявую надпись на дверях. Открыла дверь, прошла по тёмному коридорчику, наткнулась на скамейку, уронив сложенные на ней стопкой книги.

– Кто там?

Худенькая женщина в чёрном – платок до бровей – сидела за столиком. Большая свеча, закреплённая в стакане, освещала строгое, всё ещё красивое лицо.

Марфа всматривалась из темноты в сидящую.

– Кто-кто, дед Пихто! – пробурчала и вышла на свет.

– Марфа? – монахиня прищурилась, встала из-за стола. – Ты здесь откуда?

– Ответить как полагается али как?

Монахиня вздохнула, поправила платок:

– Да как хочешь, так и отвечай. Не меняешься ты, надо же…

– Не умнею, то есть, хочешь сказать?

Марфа села напротив, по-мужицки расставив ноги то ли в валенках, то ли в пимах облезлых – не понять и в чем, – размотала шалёнки.

– Не раскрывайся, холодно здесь. «Буржуйку» сейчас затоплю.

– Где делают?

– Да есть умельцы.

– Топите чем? – Марфа оглядела пустые полки, коробки с книгами и журналами.

– Не книгами, не бойся. Всё, что осталось, – сбережём.

– Маловато книжечек-то. Хотя здесь и до Первого этапа не библиотека, а, скорее, клуб по интересам был. Сплошные инновации. Книги как в подвальчик снесли, так и с концами. Не выпросить было. Только и приговаривали: «Ой, Марфа Петровна, нас всего трое на все этажи! Кто в хранилище пойдёт вам книгу искать? Читайте с экрана, шрифт регулируйте! У нас автоматизация, компьютеризация и прочая «зация». Я эту «зацию» в монастырь, что ли, поволоку? У нас там свет сначала за долги отключали постоянно, налог-то, сама знаешь, какой был, а потом и вовсе электричества не стало…

Мать Серафима улыбнулась уголками губ:

– Спаси Господи! Зашла…

– Зашла, как видишь… – Марфа оглядывалась по сторонам. – Сколько мы с тобой не виделись?

– Давно. Наверное, Лизавете твоей лет десять было.

Марфа, услышав про Лизку, насупилась, слёзы так и потекли.

– Ой, случилось что? – мать Серафима придвинулась к Марфе, испуганно заглядывая в глаза.

– Там она, Лизка, – Марфа кивнула куда-то в сторону, – в Колониях этих вавилонских.

Монахиня ахнула.

– Долго рассказывать, не углядели мы. Третий год уже там. Письма вот пересылает, а мы – ей: живы, мол… Она всё сюда рвётся, только, видно, не знает, что мы близко, а то бы давно сбежала. В письмах ничего не напишешь. Нельзя. Как безграмотные объясняемся. У меня душа болит: беды бы не было. Оттуда так просто не вырвешься, узнавали мы. Пока сами не выкинут за ненадобностью. Может, лучше там ей пересидеть? Тихонечко. А? – Марфа торопливо высказывала то, что тревожило её непрестанно. – Порядок наведут, а уж тогда вызволим. Если Москва, конечно, про нас не забыла. Стоит Москва-то, а? Не знаешь?