Колокольня Кваренги: рассказы
Шрифт:
— У-у, михае, — у деда потекли слюнки, — сделай сегодня такую же.
— Хорошо.
— И штрудел с антоновкой! Я люблю штрудел с антоновкой!
— Что за вопрос — все приготовлю! Только где взять редьку, мед, антоновку?
Дед несколько пришел в себя.
— … И лук, и чеснок, — печально произнес он, — и муку?.. Но кура-то у нас есть! Идет царица-суббота, ты успеешь приготовить куру к ее приходу? Богу будет угодно видеть куру на нашем столе.
—
— Кого? — не понял дед.
— Куру.
— Я?!
— Ну, а кто же? Шойхета-то нет.
— Да, да, — горестно протянул дед, — это печально… Но по еврейским законам куру может зарезать только он. Иначе ее нельзя есть.
— А если шойхета зарезали?
— Не знаю. В Талмуде нет ни слова, кто должен зарезать куру, если зарезали шойхета.
— Талмуд предполагает, что его читают умные люди, — сказала бабушка — и они должны понимать: если нет шойхета — режет обычный мужчина.
— Как?! — вскричал дед. — Она же не будет кошерной?! Кура будет трефной!
— Лучше остаться живым, но трефным, чем кошерным, но мертвым, — сказала бабушка и протянула ему нож. — Иди, суббота приближается.
— Убери нож! — приказал дед. — Я должен посоветоваться с Богом.
— Только побыстрее — предупредила бабушка, — уже восходит луна.
— Я хочу с Ним поговорить с глазу на глаз, — сказал дедушка и вышел из хаты.
Он сел посреди двора и поднял к небу свои молодые глаза. Дед не любил отвлекать Бога. Он не считал себя столь важной персоной. Он отвлекал Его только тогда, когда речь шла о жизни и смерти, то есть последнее время почти каждый день — то казаки, то погром, то красные, то белые, и каждый хотел срубить его голову. И зачем она так им нужна?..
И каждый раз он обращался к Богу, и Бог оставлял его башку на плечах.
Сейчас он решил вновь побеспокоить Бога — речь опять шла о жизни и смерти. А умирать не хотелось, даже с половой на плечах. Во-первых, он очень любил жену, во-вторых, хотел повидать сына, и, в-третьих, просто хотел жить — сидеть на солнце и пить бессарабское вино.
— Боже, — начал он, — прости меня, что я тебя отвлекаю. Но взгляни, как мы живем, хотя бы одним глазом: хлеба — нет, вина — нет, шойхета — нет. Есть только кура. Разреши мне ее убить не по правилам. Тем более, что она — паскуда! Не снесла обещанных яиц, цвей эйер с кулак антисемита, не знаю, видел ли Ты его, но я видел не один раз. Разреши мне зарезать эту паскуду не по правилам, а? Не может быть, чтобы ты считал, что лучше быть кошерным и мертвым, чем трефным, но живым! Столько
К утру Бог, видимо, разрешил, поскольку дед вошел в хату с ружьем.
— Где паскуда? — спросил он.
— Ты спятил, — сказала бабушка, — с ружьем на куру! Это же не медведь! — и протянула деду нож. — Вот, пожалуйста.
Дед взял и долго рассматривал орудие убийства.
— Ну, чего ты ждешь?
— Он тупой, — ответил дед, — я не мог им отрезать колбасу, а ты хочешь, чтоб я зарезал куру!
— Когда ты резал колбасу?! — удивилась бабушка — Полтора года мы не видели колбасы! Во сне?
Дед стоял с ножом в руке и не двигался.
— Ну, — спросила бабушка, — ты не в силах зарезать куру?
— Я не в силах ее поймать, — ответил дед.
— Хорошо, тогда поймаю я.
— А твоя вода? — спросил дед. — Как ты побежишь с водой в колене?!
— Пустой желудок хуже воды в колене, — ответила бабушка и начала носиться за курой. Та бегала, летала, кудахтала и не поддавалась. Бабушка опрокинула стол, скамейку, ведра. Наконец, она упала.
— Если хочешь, — дед протянул ей нож, — можешь ее зарезать, а я поймаю.
И, не дожидаясь ответа, начал погоню.
Кура была проворнее деда, несмотря на то, что дед когда-то был николаевским солдатом. Она ловко уходила от него, взлетала из-под рук, наконец, дед выдохся. Он сел и печально смотрел на куру.
— Старость пришла, — говорил он, — в пятом году, на сопках Манчжурии я свободно поймал японца. А он был проворнее тебя, паскуда.
Кура согласно кивала головой.
— Дрянь! — сказала бабушка. — Она еще нахально косится.
— И подсмеивается, — заметил дед.
Они вскочили и начали гоняться за курой одновременно.
— Хватай ее! — кричал дед.
— Накрой одеялом! — вопила бабка.
— Я ослеплю ее! — дед кидал в куру кукурузные зерна.
— В кого ты бросаешь? — кричала бабушка. — Я уже ничего не вижу.
Она села на пол и вытянула ноги. Дед распластался на скамейке.
— Чтоб она скисла! — говорил он.
— Чтоб провалилась! — вторила бабушка.
Кура сидела на столе и гордо кудахтала.
— Дура, — сказал ей дед, — подумай, что важнее — кура или два еврея? Я спрашиваю у тебя, не у антисемита! Молчишь, скотина?!
— Ты не хочешь отдавать башку казаку, она — тебе, — вздохнула бабушка.
— Не смей сравнивать наши головы! — попросил дед.
Потом они долго и безнадежно молчали.