Колония нескучного режима
Шрифт:
— Для Норы это не важно… — сказал Джон и сделал ещё один глоток. — Нора всегда была святая. С самого рождения. Она когда девочек наших родила, потом ещё долго светилась. Ночью. И всё время радовалась, что мы все вместе. Когда мы их привезли из клиники, около Норы как будто свет был. Вокруг головы. Я думал, показалось, а ночью проснулся и увидел ясно. Отчётливо. Синий такой, сильный. Ближе к фиолетовому. Я ей утром рассказал, а она не поверила, стала смеяться. Сказала, что это мне приснилось. Я потом тоже так подумал, что приснилось. А сейчас понял, что нет. Настоящий был свет. Самый настоящий. Синий. Или фиолетовый. А когда мы жили в Хосте, на Кавказе, в конце войны, она мне рассказала, что
Он снова глотнул, так и не взяв ситро. Последний его глоток опустошил бутылку. Джон посмотрел на пустую ёмкость и молча поставил её на пол. Гвидон поставил рядом вторую бутылку и спросил:
— Вам, наверное, лучше одному побыть, да? — Джон молча кивнул головой. — Пойду я, — сказал Иконников, с трудом оторвав тело от пола и поднявшись на ноги. — Если что, буду в Жиже. Сегодня уеду. — На этот раз Харпер не прореагировал. Он молчал, глядя перед собой. — До свидания, мистер Харпер, — тихо проговорил зять и вышел из мастерской, закрыв за собой дверь.
После этого визита Джон Харпер не выходил из мастерской двое суток. Допил Гвидонову водку, после чего всё оставшееся время пролежал на разваленной тахте, с короткими провалами на мутный сон. Про дела свои, паспорт, прописку и прочее не думал. Оставил на потом. Куда девать себя, не знал. Ничего не хотелось. Вообще. Никогда больше. И нигде. Разве что дождаться возвращения девочек и… И что будет дальше, тоже не знал. Хотел увидеть, обнять, прижать. И вместе с ними поплакать. Слезами, которые кончились.
Утром на третий день встал, побрился, посмотрел на себя в зеркало. То, что увидел, не предвещало ничего хорошего. За два дня лицо упало, кожа местами сморщилась, вокруг глаз образовались глубокие непроходящие мешки. И тогда Джон Харпер подумал, что вокруг него, в этом большом русском городе, нет ни единой души, которой он мог бы позвонить, чтобы выключить себя, на какое-то время избавиться от одиночества, отвлечься от страшного конца, к которому, чувствовал, неуклонно приближается. Уехать в Жижу? В Жиже ему понравилось. И даже очень. Там ему дышалось непривычно легко, в те промежутки, когда он не спал или не пил. И ещё ему понравился Юлик. Про Гвидона он толком подумать не успел, почти не запомнил его лица. Припомнилось лишь, что высокого роста, худой и что они выпивали на полу. А потом он ушёл…
Внезапно Джон подумал о том, что будь он сейчас в Лондоне, свободным человеком, после всех лет, на которые был изолирован от родного города, то, скорее всего, тоже не нашёл бы адреса, где бы его ждали и подставили жилетку. Кроме доживающего свой срок отца, сэра Мэттью.
«Они не изолировали меня от жизни, — подумал он, точно не зная, о ком размышляет в этот момент, о своих или о чужих, — они меня из неё удалили. Вышибли. Вычеркнули за отсутствием. И кто мне свои и кто чужие? И те и другие — никто. Ноль. Минус единица. Темнота. Пустая бесконечность. Вакуум, в котором нет места мне и нет места Норе. Её они тоже вычеркнули. Отменили за ненадобностью. Удалили и проставили галку. Именно они, потому что так не могло быть. Так не должно было случиться. Они так решили. Все они. И те и другие. Решили, что не нужны мы с ней для этой жизни. Для
Последовавший вслед за этим приступ дикой боли разорвал голову на куски. Боль началась как всегда, от самого центра головы. Дальше её бешеной центрифугой понесло по кругу, словно внезапно сорвавшаяся с места обезумевшая цирковая лошадь: летела, не разбирая пути, не подчиняясь наезднику, чтобы в самый непредсказуемый момент вновь вернуться в исходную точку и так же внезапно, как чёрт из коробочки, начать свой нескончаемо-круглый путь по новой, но уже в другую смертельно опасную сторону, запертую всё той же непрерывной и нескончаемой окружностью…
Харпер застонал и обхватил голову руками. Он знал, что способ унять эту боль всего один. Покончить с ней раз и навсегда. Теперь это просто. Теперь можно. Теперь его трудно будет остановить. Пусть только вернутся девочки. Прис и Триш. Он должен их увидеть. И посмотреть в их глаза. И обнять. И, быть может, проститься…
Джон добрался до тахты и рухнул на спину. До двух часов он пролежал пластом. Не мог оторвать голову от подушки. Провалиться в темноту и забыться тоже не получалось. Затем боль отпустила, внезапно, как и началась. Он поднялся, кое-как добрёл до умывальника, с трудом отвернул кран, сполоснул лицо холодной водой и сел на стул. Ничего не хотелось. И тогда он решил, что всё же лучший для него вариант — это превозмочь себя, собраться и уехать в Жижу. Другого места, на которое он сейчас мог бы сменить это, всё равно в его жизни не было. А так была маленькая, но цель. Движение. Пускай на время, но уход от самого себя. Вдруг понял, что не знает дорогу. Оттуда вёз Шварц, и это был путь кривой и не короткий. Помнилось, что был автобус, электропоезд, вокзал. А ещё они шли от Жижи пешком, до маленького русского городка, сплошь состоящего из покосившихся деревянных домов, полуразрушенных православных соборов и центральной площади с автобусной остановкой и памятником Ленину напротив, свежевыкрашенным золотой краской.
— Не найду, — решил Джон, — не разберусь один.
Тут ему пришло в голову, что можно позвонить Мире Борисовне — Шварц снабдил телефоном на всякий пожарный. Или милому молодому человеку, Всеволоду, кажется. Тот тоже сказал, если что, звоните. И написал номер, когда прощались в прошлый раз. Он подумал и сначала позвонил на Серпуховку. Там не ответили. Тогда набрал Севу. Тот ответил и звонку явно обрадовался. Харпер извинился и попросил объяснить, как без машины он мог бы добраться до Жижи.
— Боюсь, не скажу, — ответил Сева, но для чего же такие сложности затевать, ведь можно и на машине. У него есть время, и он с удовольствием прокатится вместе с Джоном в эту милую деревню, к приятным людям.
Они встретились на Октябрьской и тронулись по Ленинскому проспекту в сторону Киевского шоссе. Когда проезжали недавно отстроенный Университетский проспект, Джон кивнул на большой кирпичный дом:
— В этом доме я должен иметь прописку. Квартиру дали. Комната и кухня. И балкон во двор.
Сева удовлетворённо кивнул и нажал на педаль газа. В Жижу добрались, когда уже основательно стемнело. Снегу было немного, и по невысокому снежному насту им удалось докатить почти до самого дома Шварца. Ирод встретил гостей привычным грозным лаем. Но сразу признал Харпера, как только тот выбрался из машины. Юлик был дома, работал в мастерской. Он услышал Ирода, накинул полушубок и вышел на крыльцо. Увидев, кто приехал, расплылся в улыбке:
— Наконец-то! Я уж и не знал что думать! Какого чёрта так долго не ехал! И Сева с тобой? Вдвойне приятно. Давайте, ребятки, давайте, проходите, хватит мне в дом морозу напускать!