Колонка злой музыковедьмы
Шрифт:
«…Весь спектр мужских тембров – от звонких теноров до рокочущего баса-профундо – объединился в колокольный монолит. Через мистическое созерцание Крестных страданий Спасителя происходит постижение Скорбных тайн, через них – тонкая и незримая связь с Господом. «Господь услышал мя…» – тихо и трепетно повторяет хор…»
«Семь дней в Новосибирске», октябрь 1999.
Валентина отправила нас с Лерой на концерт мужского православного
Это был крупный дядька, крепко пьющий. Время от времени он появлялся в газете и пытался зазвать кого-нибудь из пишущей братии на очередной концерт хора где-нибудь в Асино или Ордынке.
– Девки, поехали с нами, будет что написать! – приглашал он рокочущим басом.
– Охота была трястись в автобусе сотню километров, – отбрыкивалась Лера.
– Разве ты не хочешь прокатиться в село вместе с двадцатью мужиками? – изумлялся бас.
– Да у вас там все голубые.
– Не все, – возражал певец. – Только тенора.
– А остальные пьяницы, – не сдавалась Лера. – Тоже мне, мужики.
Однако от городских концертов православного хора было не отвертеться.
И теперь мы, стоя в Краеведческом музее, внимали акафистам и знаменным распевам.
«Все так благопристойненько, о чем писать?» – мучаюсь я.
Как вдруг на передний план выходит Виталик, мой бывший сосед по общежитию консерватории.
***
…На дворе лихие девяностые. Разруха в стране и в консерваторской общаге.
В секционной умывалке засорены раковины – все до одной. Стираю на кухне, втиснув пластмассовый тазик в мойку.
На кухне появляется Виталик из пятой комнаты. Он в коротком купальном халате, из-под которого торчат тонкие белые ножки. Идет медленно и осторожно, на вытянутой руке неся к плите на ноже кусочек дефицитного масла, чтобы бросить на разогретую сковородку. Масло подтаявшее.
«Донесет, не донесет?» – я аж перестаю стирать.
Виталик черноглазый, черноволосый, симпатичный и очень, очень женственный. Даже манерный. Он обладает высоким и звонким тенором. Недавно женился на контральто, плотной скандальной бабе намного старше себя. Наташа поет неплохо, но разговаривает хриплым громким басом и здорово матерится.
Ее мужественность органично дополняет его женственность.
Виталик было почти достигает плиты, но тут масло соскальзывает с ножа и плюхается на грязный пол… Обидно.
Виталик становится в третью позицию, принимает позу примерно Хосе над зарезанной Кармен из последнего акта, воздевает руки кверху и выразительно пропевает с хорошей опорой на диафрагму:
– А-ах– йо-об-тво-о-ю-ма-а-а-ать!..
Потом вдруг соображает, что он на кухне не один, и с теми же воздетыми же руками разворачивает свой корпус к раковине:
– Ты… принимаешь это близко к сердцу? – декламирует он.
Я плачу от смеха, рухнув в таз.
…Еще с консерватории Виталик работал в мужском православном хоре «Сибирские певчие». Там же пел другой тенор, с которым Виталик сошелся еще в общаге после развода с Наташей,
***
…Так вот, появляется Виталик, становится в третью позицию, воздевает руки к небу и…
Я принимаюсь истерически хохотать.
– Ты чего? – шепчет Лера.
Я машу рукой.
– Укр-р-р-епи, Бо-о-о-же-е, пр-р-авосла-авную нашу ве-е-е-ру-у-у! – старательно и пафосно солирует Виталик, а я плачу.
– Что ты нашла там смешного? – удивляется Лера после концерта.
– Понимаешь, мне вдруг явственно показалось, что он сейчас споет «Ах, е… твою мать!»
Пусти переночевать
– Пустишь меня переночевать в субботу? – спрашивает Третьяков, мой коллега по работе в газете «Семь дней в Новосибирске». Он католик, как и я. – Хочу поехать на Пасхальную мессу к францисканцам. Служба закончится поздно, до своего Академгородка я уже не доеду. Ты же где-то в центре живешь, да?
В центре-то в центре, но пока в малосемейке. Спим втроем на одном диване – я, Саша и дочка Инна. Только Андрея нам там не хватает!
Но не откажешь же собрату во Христе в просьбе о ночлеге, да еще на Пасху.
– Пущу, но только у нас места мало, – мямлю я.
– Ничего, я захвачу спальник, – уверяет Третьяков, в прошлом альпинист.
– Ну, если спальник, то тогда – ради Бога, – успокаиваюсь я.
– …Ольга, классная у тебя фраза про пианиста: «От первого же крепкого удара разлетается челка на лбу!» – указывает мне Третьяков на строчку в корректуре.
– Да ты что – неужели там так написано? – бросаюсь я к листу. – Действительно! А корректоры не заметили. Спасибо, Третьяков, ты настоящий друг, – и я срочно к «удару» подписываю словосочетание «по клавишам».
Третьяков – интересный парень, въедливый журналист. Пишет мало, но филигранно. Потрясающее чувство юмора и отличная наблюдательность.
А мало он пишет вот почему.
Третьяков служил в армии в Афганистане, был контужен. С тех пор у него часто болит голова, и он быстро утомляется. Но редактор, его жалея, не перегружает работой.
В католическую церковь Третьяков начал ходить после паломничества в Ченьстохову в 1991 году. После той Встречи молодежи с Римским Папой католичество ну просто вошло в моду, однако Третьяков верит в Бога искренне, хоть и без фанатизма. Не всем в редакции это нравится.
– С того момента, как он стал ходить в церковь, он кончился как журналист! – доказывает Лера. – Он утратил объективность, и от кучи заданий отказывается якобы по религиозным причинам.
Это правда. Не на любое задание его пошлешь. Третьяков принципиальный, и про какой-нибудь стриптиз-клуб писать не станет. Но Лера считает, что такие взгляды для журналиста – непозволительная роскошь. Она жалуется, из-за задвигов Третьякова она вынуждена работать за себя и «за того парня». Но ничего не поделаешь.