Кольт полковника Резерфорда
Шрифт:
– Посмотри, что есть на других каналах, – сказала она Джимми, который в тот момент владел пультом.
– Ничего там нет, кроме кликуш-проповедников и всяких дурных новостей, – пробурчал он.
– Включи проповедников. Они бывают забавными.
– Однако ты никогда не возражаешь против такой же дебильной стряпни, если она про белых.
– Этот фильм как раз про белых, Джимми.
– В нем есть что-то от Грэма Грина. Тебе же нравился Грэм Грин.
– Дай сюда чертов пульт!
Джимми спрятал его под одеялом, она сунула руку туда же, но вместо пульта поймала его член, который тотчас среагировал на это прикосновение. Рита сжала в кулаке свою добычу.
– Дай сюда!
Он ухмыльнулся:
– Обходись тем, что есть. Глядишь, и это сработает. Рита ослабила хватку и перешла на ласкающий массаж. Когда объект достиг нужной кондиции, она перебралась наверх и приняла его в себя, затем, высоко задирая колени, осела, чуть подалась вперед, приподнялась и осела вновь... волшебный ритм, с каждым повтором все выше и выше поднимающий планку наслаждения. Мысли ее двигались по кругу, подстраиваясь под томную равномерность движений, чередуя моменты обостренного восприятия с моментами ухода в забытье. Вот Джимми – он кажется вялым и сонным, но при этом он весь внимание. Как маленький мальчик, который изо всех сил борется со сном, чтоб досмотреть до конца любимый мультик. Его пальцы впились в ее ягодицы,
– Теперь я могу взять пульт? – спросила Рита.
– Я люблю тебя, – сказал он глухо.
При этих словах ее сердце дрогнуло и на несколько секунд выбилось из ритма. Всякий раз, когда с ней такое случалось, она не могла понять, что это: любовь или же безотчетный страх, который вызывало в ней само это слово?
– Я люблю тебя. – Она поцеловала его и зашарила под одеялом в поисках пульта, который обнаружился рядом с коленом Джимми.
Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох:
– Только без проповедников, о'кей?
Сев в постели, она бегло прошлась по каналам, ненадолго задержавшись на мультике с Багсом Банни, который самозабвенно расстреливал Йосемити – Сэма из пушки, установленной на бревенчатой стене форта. По 13-му каналу показывали одну из серий «Секретных материалов», но здесь дело уже шло к развязке. Джимми что-то промычал, а затем сказал: «Аарон...»
Она отключила звук телевизора, чтобы лучше слышать:
– О чем это ты?
– Я должен написать Сьюзен, – сказал он.
– Джимми, ты что, спишь?
Он ответил не сразу:
– Да нет... Не совсем.
– Кто такой Аарон?
– Герой.
– Герой твоей истории? Ты мне о нем не рассказывал.
– В другой раз, – сказал он. – Ты не против?
Она ткнула его кулаком в плечо:
– Ладно тебе, Джимми! Не секретничай.
Джимми облизнул губы, проморгался и вытер рот тыльной стороной руки. Начал он вяло, отрывистыми фразами, но постепенно разошелся, речь потекла свободно и плавно. Вкратце пояснив, кто такой Аарон, он вернулся к предыдущей части повествования и очень живописно изобразил отношения между Сьюзен и Луисом, а также те обстоятельства ее жизни с полковником, которые делали эту жизнь невыносимой. Уже в который раз Рита недоумевала: и как это его незабвенный родитель ухитрился отбить Джимми мозги столь затейливым образом, что он, идя по жизни практически на ощупь, умудряется сочетать недюжинную деловую хватку с неспособностью разобраться в простейших бытовых вещах, а ум его по-настоящему просыпается только при сочинении историй? Эти истории, казалось, зарождаются у него в каком-то особом органе, который она не могла видеть или осязать, однако тайна их рождения была как-то связана с Ритой – во всяком случае, именно эта связь, а не сюжеты историй как таковые побуждали ее иногда ставить себя в один ряд с персонажами и превращаться из слушательницы в соучастницу действа. Сам процесс изложения почему-то ассоциировался у нее с водопадом в голове Джимми: огромные массы воды с ревом разбиваются о скалы среди дремучего леса, какие-то странные существа появляются и исчезают в бурлящем потоке, а по берегам бродят серебристые волки и пещерные люди, частные сыщики и расфуфыренные красотки... Она чувствовала, как история о кольте полковника Резерфорда заряжает внутри нее некую батарею, готовясь мощным высоковольтным импульсом разнести в клочья тусклый покров повседневных забот, опутавший ее душу, пробудить в ней жажду перемен. Одновременно у нее возникло предчувствие, что данная история может ближе, чем когда-либо ранее, подвести их обоих к краю пропасти.
Голос Джимми звучал все тише и наконец замер, дыхание стало медленным и равномерным. Рита вполглаза просмотрела интернетовский рекламный ролик, в котором группы смачно прикинутых молодых людей, представляющих все этнические типы Земли, за исключением ее расы, выражали бурный восторг по получении доступа к неограниченным объемам порнухи и коммерческого мозгоблудия, после чего пристроилась под бочок Джимми. Веки его трепетали в такт сновидениям. Она прикоснулась губами к его щеке, он что-то прошептал, но слишком тихо. Быть может, ему снилось продолжение истории. Зачастую, когда он занимался с ней любовью, Рита не была уверена, что в своем воображении он имеет ее, а не какую-нибудь только что придуманную Шарлотту или Марию... или Сьюзен. Интересно, каково это: жить параллельно с историями, происходящими в твоей голове. Нелегко, наверное, внешне держаться как обычный человек, в то же время непрерывно фильтруя плывущую через сознание словесную шелуху, чтобы отыскать несколько мыслей, попавших в этот поток из нужного тебе источника. Она склонилась над Джимми, поцеловала в губы, вдохнула его теплый запах и вновь почувствовала возбуждение. У нее даже возникла мысль его растормошить – вспомнилось, как однажды в Орегон-Сити она оседлала Джимми еще перед рассветом и этот паровозик, пыхтя, добросовестно тащил ее по дороге наслаждений аж до половины седьмого вечера. Она никогда не могла полностью насытиться этим чокнутым паршивцем.
А при работе над своими историями он никак не мог насытиться ею. Создавалось впечатление, что его член состоит в прямом двустороннем контакте с тем самым таинственным органом, где зарождались истории. А что, это было бы забавно, подумала она. Если удастся по уму толкнуть кольт, они на много дней обеспечат себе безбедную жизнь и... но Рита не стала задерживаться на этой мысли. Найдя пульт в складках одеяла, она навела его на экран и продолжила бег по каналам.
Воскресная
Он попытался вернуться в свою историю, но никак не мог найти вход. Вместо этого в сознании всплыл залитый солнцем линолеумный пол. Очень грязный, с кусочками бумаги, влипшими в блестящую пленку жира. Постепенно за этим прорисовалась тема или, скорее, вереница причудливых абстрактных картин. Однажды – ему тогда было пятнадцать – он принял дозу «кислоты» и полдня безвылазно просидел в своей комнате, выводя карандашом фигуры на тонкой непрозрачной бумаге. Ковбои, индейцы, демоны в облаках, крылатые монстры – десятки образов, так или иначе замкнутых на самые грязные закоулки генетической памяти, как будто он извлекал на свет свою истинную генеалогию, историю духовной деградации своей семьи. Листы бумаги прилипали к жирному полу и рвались, когда он пытался их отодрать. В конце концов, ему надоело с ними возиться, и он отправился на конюшню, где стал наблюдать за ласточками, похожими на крошечных падающих ангелов – порождений божественного сияния, которое вливалось в чердачное окно. Бело-золотые столбы света дробились, широкими полосами пробиваясь из щелей меж досками. Внутри них можно было увидеть что угодно. Можно было даже войти в них и посетить чудесную Светящуюся Страну (эти полосы были ее границей). Ноздри его щекотал запах прелого сена и свежего конского навоза. В стойле пофыркивал молодой жеребец. Так проходили часы. Свет, проникавший в щели, сделался оранжевым. Ласточки вернулись в свои гнезда. Наконец он услышал отцовский голос, выкрикивающий его имя. Никто не умел вопить так, как его старикан. «Джиммэ-э-э-э-э-эй!» Произносимое таким манером, имя несло в себе тяжесть страшного арабского проклятия; его первым значением было «убийство» или «смерть». Но в тот день оно его ничуть не испугало. Оно просто стало частью его самого. Это кричал орел, видя врага, разоряющего его гнездо. Крик, полный силы и ярости, коснулся Джимми своим раскаленным дыханием, вызвав улыбку на его лице...
Рита беседовала с покупателем – усохшим стариком в мешковатой спортивной куртке с ветеранским значком на лацкане. Она стояла, опершись левым коленом на складной стул; плотно обтянутый джинсами зад подрагивал при каждом ее жесте, и это заставило Джимми вспомнить сегодняшнее утро. Кто бы мог подумать, что одна женщина может вместить в себя столько дурного и столько прекрасного одновременно? То она взглянет так, что у тебя от страха яйца чуть не выпадают из штанов, а через минуту станет такой нежной, что у тебя дух перехватывает от желания. В промежуточном состоянии между этими крайностями ее стрелка чаще склоняется в дурную сторону, но это скорее защитная поза. Старик пошлепал прочь, а она поймала на себе взгляд Джимми и попыталась спрятать нечаянную улыбку, но признала свое поражение и опустилась на стул. Продолжая улыбаться, она взглянула на него через плечо, откинув с лица прядь волос, – и он увидел ее совсем юной, какой она могла выглядеть много лет назад, до того как нагрянула злая любовь и сбежала удача. Не часто она дозволяет той милой девчонке являть посторонним свой лик. Джимми хорошо помнил время, когда девчонке вообще не было хода в этот мир, а взгляд Риты на окружающих выражал только злобу и ненависть. Он вспомнил их первую встречу; это случилось в Биллингсе, где она тогда промышляла в каком-то вонючем притоне. Она сидела на табурете у стойки бара – в коротком черном платье, открывавшем ее ноги, плечи и грудь. Себя она оценила в две сотни баксов. Он сказал, что таких денег у него нет, но зато он может расплатиться с ней, рассказав историю. Не какую-то пошлую сказочку, а по-настоящему классную, живую историю. Работа ума и фантазии высшего качества по индивидуальному заказу – на любую тему.
– А что требуется от меня? – спросила она.
– Только быть рядом, пока история не закончится, – сказал Джимми. – Иногда это требует времени.
...Джимми вытянул ноги, скрестив лодыжки. Все еще думая о Рите, он расслабился и понемногу перенес внимание на толпу, сразу выделив из нее черного парня – рост за два метра, мажорный прикид, весь в золотых побрякушках. Баскетболист, сомнений нет. А где играет? – может, в «Соникс» или... но тут солнечная картинка с молодой пальмой на переднем плане вторглась в его мысли, изгнав спортивную тему, а вслед за пальмой, как затмение солнца, явился и полковник Резерфорд. Он прибыл в Гавану вскоре после полуночи и явился домой, не извещая об этом Сьюзен. Сейчас было около пяти утра, и полковник, одетый в нижнюю рубаху и брюки с подтяжками, сидел на плетеном стуле, который он поместил в коридорчике перед лестницей черного хода, ведущей в комнату Марианы (экономку он отправил погостить к ее сестре в Варадеро). Время от времени он приподнимался, чтобы выглянуть во двор через открытую дверь, рядом с которой росла пальмочка, отчетливо видная на более темном фоне отдаленных зарослей. Полковник сильно нервничал, ладони его покрылись липким потом, дыхание было неглубоким и прерывистым. Он не видел причин опасаться за свою жизнь, но ему никогда прежде не случалось убивать человека; сама мысль об этом возбуждала его и одновременно приводила в смятение. Отвращение Резерфорда к насилию в любом его виде – будь то даже спортивные состязания вроде бокса или фехтовальных поединков – было постоянным предметом шуток его соучеников по военной академии и предопределило его карьеру «кабинетного вояки». Но иногда насилие бывает единственным средством, с помощью которого можно с честью выйти из унизительной ситуации и сохранить авторитет в офицерской среде. Хотя полковник не сомневался в своей способности осуществить задуманное и был уверен, что убийство незнакомца, проникшего ночью в его дом, никак не отразится на его служебной карьере и положении в обществе, его беспокоили возможные психологические последствия этого акта – он знал несколько подобных случаев, после которых солдаты, даже будучи оправданы военным судом, переживали тяжелейшую психическую травму. Мысль о том, что призрак Карраскела будет являться ему в кошмарных снах, была невыносимой. Значит, надо не просто убить этого человека, надо еще уничтожить всякую память о нем, обречь его на забвение. Эта четко сформулированная мысль укрепила дух полковника, убедила его в том, что он имеет моральное право на убийство, а наличие этого права уже само по себе должно защитить его от угрызений совести. Сойдясь лицом к лицу с Карраскелом, он будет видеть перед собой не живого человека, а нелепую ошибку судьбы, которую он возьмется исправить.