Колумбы неведомых миров
Шрифт:
Глава вторая
АКАДЕМИК САМОЙЛОВ
Спустя неделю я мчался в вечемобиле [5] по автостраде Космоцентр-Москва и неотступно думал о гравитонной ракете. Принцип ее действия был для меня совершенно неясен. Я имел самые общие представления о гравитонах, полученные еще в Академии звездоплавания. Другое дело моя профессия - прикладная астронавигация. Любой астронавт скажет, что тяготение - это вполне реальная вещь. И для меня тяготение было таким же естественным свойством материальных масс, как и инерция, физическая природа которой тоже не познана.
Прямая, как стрела, электромагнитная автострада, электронное управление автомобилем и полная бесшумность движения создавали идеальные условия для путешествия. Я то дремал, убаюканный своими мыслями, то разглядывал проплывающие ландшафты. Дорога пересекала гигантские индустриальные районы. Они сильно отличались от промышленных очагов прошлых веков. Давно исчезли дым, копоть, шум и грохот. Новые заводы и фабрики, построенные из пластмассы и стекла, работали совершенно бесшумно. Ни один клуб дыма не поднимался над металлургическим заводом. Домны отошли в область предания. Энергия, необходимая для плавки металлов, поступала от атомных и термоядерных электростанций. Технологический процесс получения металлов осуществлялся в индукционных вакуумных печах…
На горизонте встали строгие корпуса радиационного металлургического завода. Радиационная металлургия - новая, развивающаяся отрасль промышленности XXIII века. Работая в тончайших режимах, радиоактивные аппараты, управляемые кибернетическими машинами, изменяют структуру атомных ядер обычных химических элементов. В результате целой гаммы искусственных превращений возникают редкие и рассеяннее элементы - германий, галлий, скандий, иттрий - и многие другое, получение которых обычными методами металлургии чрезвычайно сложно и дорогостояще.
Промышленные районы сменялись сельскохозяйственными. До самого горизонта тянулись прекрасно возделанные поля. Агрономическая наука в содружестве с высшими достижениями техники XXIII века творила чудеса: особые излучения, искусственный подогрев и освещение, подземное орошение корней растений позволяли снимать по два-три урожая в год, выращивать в северных широтах рис, хлопок, цитрусовые и даже отдельные тропические культуры.
Через шесть часов я подъехал к столице Восточного полушария, сохранившей старое название - Москва, название, с которым связано так много воспоминаний у всех народов земного шара.
Слово “Москва” всегда пробуждает в моей душе щемящее чувство: мне хочется перенестись в прошлое, в героический XX век, когда решался вопрос - быть или не быть светлому будущему, то есть прекрасному миру, в котором живут и мои братья во всех уголках Земли. Люди XX века принесли неисчислимые жертвы, но рассеяли страшную черную тучу фашизма, нависшую над миром в те времена.
И сколько бы раз я ни подъезжал к столице Восточного полушария, меня всегда охватывали чувства сына, встречающего ласковый взгляд любящей матери, ее светлую улыбку и нежное прикосновение заботливых рук. Могучий пульс огромного города ощущался уже за десятки километров от его центра. Тихий гул этого биения жизни волнами вливался в мое сердце, переполненное радостным ощущением полноты бытия. Вероятно, слово “Москва” для угнетенных народов XX века звучало как песня о золотом веке человечества, озаряющая мрачную ночь империализма и колониализма.
Центр города угадывался легко: там возвышалось гигантское здание Всемирного
…Движущиеся многоярусные тротуары бесшумно и быстро несли меня в научный сектор города. Был светлый весенний полдень; небо, закрытое густыми облаками, излучало теплый рассеянный свет; солнце, прятавшееся где-то в складках облачных гор, изредка посылало на землю робкий луч, ясный и радостный, как улыбка ребенка. Над головой убаюкивающе шуршали электрические установки, посылая вниз свежий ионный ветер. Удобно расположившись в легком кресле восьмого яруса, я стал думать о предстоящей встрече с академиком, бессознательно отмечая давно знакомые детали столицы: поток бесшумных вечемобилей, льющийся где-то внизу; стаи вертолетов, словно птицы, снующие по всем направлениям; колоссальные громады зданий из стекла и пластмассы, встающие по горизонту; тихий говор тысяч людей, едущих выше и ниже меня; мелодичный гул пассажирских кругосветных стратопланов, проносящихся высоко за облаками… Дыхание жизни могучего города Труда и Свободы охватывало меня со всех сторон.
Но вот наконец и Академия тяготения. Я перешел с восьмого яруса на эскалатор, перевозивший пассажиров вниз, на улицы, и очутился у подножия здания. С некоторым смущением вошел я в просторный вестибюль академии, где меня строго встретили золотые бюсты Ньютона и Эйнштейна, установленные по бокам широкой мраморной лестницы главного входа. Справочный экран указал мне, где найти Самойлова. Дверь его комнаты была приоткрыта.
– Можно?
– спросил я, заметав в глубине небольшой, просто обставленной комнаты пожилого коренастого человека, уткнувшегося в толстые кипы проектов.
– Кто там еще?
– недовольно спросил ученый, не поворачивая головы.
– Если студент, то принимаю от двух до пяти…
– Нет, не студент, - проговорил я, входя в комнату.
– Тогда что вам нужно?
У Самойлова - серые, колючие глаза.
Не очень радушная встреча. Я немного растерялся, но виду не подал
– Вам говорил обо мне Чешенко?… Я из Космоцентра.
Ученый наморщил лоб, очевидно вспоминая. Потом его лицо разгладилось, и он почти теплю взглянул на меня.
– Вспомнил, - сказал он более миролюбивым тоном.
– Вы Андреев?
– Так точно.
– Тогда садитесь.
– Он широким жестом указал мне кресло, заваленное рулонами чертежей.
– Могу обрадовать: будете пятьсот шестьдесят вторым претендентом на должность штурмана.
Я присел на краешек кресла.
– Так вы участвовали в экспедиции, исследовавшей систему Сириуса?
– оживленно спросил физик, вспомнив, вероятно, подробности разговора с начальником Космоцентра.
– И собственными глазами видели знаменитый белый карлик Сириус В?