Колумбы российские

Петров Виктор Дмитриевич

Лангсдорф вскинул руки вверх и в отчаянии посмотрел на Хвостова и Давыдова, надеясь найти у тех сочувствие.

«Что поделаешь с этим упрямым человеком», — пробормотал он себе под нос и отправился в свою каюту. Конечно, Лангсдорфу, занятому только своими личными делами, трудно было понять причины запрета со стороны Резанова. И он никогда, до конца дней своих, не простил этого запрета. Много позже, когда он писал свои «Наблюдения» о путешествии в Калифорнию, немало злых, колких слов написал он о своем патроне.

Конечно, было бы гораздо лучше, если бы Резанов терпеливо объяснил Лангсдорфу, что время для научных экспедиций было неподходящим. И хотя русские

были гостеприимно приняты молодым заместителем коменданта, но никто не знает, каков будет ответ губернатора. И все это на фоне неспокойного положения в Европе, все увеличивающейся наглости Наполеона, открыто попирающего существующие договоры и соглашения; поэтому никто не знает, что там вообще происходит. Может быть, губернатор получил сведения, что Испания и Россия находятся в состоянии войны, — тогда что? Да, сейчас русских здесь еще терпят, но как долго это может продолжаться? Нельзя натягивать струны и чрезмерно пользоваться гостеприимством хозяев до получения вестей из Монтерея; нельзя вызывать никаких подозрений. А подобные подозрения могут быть вызваны экскурсиями Лангсдорфа в окрестности президио. Ведь испанцы вполне могут заподозрить, что он не ученый, а шпион! Подозрительность испанцев в отношении иностранцев общеизвестна. Ведь недаром же они закрыли все порты Калифорнии для иностранных кораблей. «Если до сих пор, — думал Резанов, — нам везло, то нельзя нарушать это счастливое стечение обстоятельств. От нашего поведения здесь зависит успех нашей миссии в Калифорнии».

Вся беда была в том, что Резанов обычно редко делился с кем бы то ни было своими мыслями. Если он приходил к какому-то решению, то просто отдавал приказ, ожидая беспрекословного повиновения. Однако он очень мало знал маленького худенького, щупленького остроносого доктора. Свою обиду на Резанова Лангсдорф затаил на всю жизнь.

5

День подходил к концу, и к заходу солнца все затихло на борту «Юноны». Большая часть чинов команды спустилась вниз в свои помещения и готовилась ко сну. Только Резанов не хотел спать и остался на палубе. Он стоял у перил и, опершись на них руками, смотрел далеко вперед, любуясь красивым закатом солнца через узкий пролив, ведущий в залив из океана. Много позже этот пролив стал известен под названием Золотые ворота.

Ход мыслей Резанова был чем-то нарушен, и он никак не мог понять, что его беспокоило, что мешало ему думать логически. Что-то определенно беспокоило его, но он никак не мог определить источник этого беспокойства.

Закат был величествен и торжественно красив, если на него смотреть через Золотые ворота. Солнце медленно опускалось, и уже виднелась только половина светила; другая половина опустилась за горизонтом в холодные воды Тихого океана. Холмы, окружающие залив, все еще были ярко освещены золотыми лучами полусонного солнца. Громадная поверхность залива, на которой виднелась только крошечная «Юнона», стоявшая на якоре, походила на сонное озеро или даже на море на некоей необитаемой планете, лишенной каких бы то ни было признаков жизни. «Юнона» даже с ее изящным силуэтом и стройными мачтами, была единственным диссонансом в музыкальной гармонии природы. Береговая линия залива также поражала своей тишиной. Жизнь, видимо, затихла в этом далеком, безмятежном месте.

Звук корабельных склянок прервал думы Резанова. Он встряхнулся, передернул плечами… с моря потянуло прохладой… стал медленно ходить от борта к борту, заложив руки за спину, опять занятый бесчисленными мыслями, планами и проектами. Но было что-то такое, что сверлит

его голову, мешает думать! Он, наконец, отбросил в сторону все свои планы, все мысли и решил сосредоточиться на одном — выяснить причину своего беспокойства, выяснить в конце концов, что же именно мешает ему думать. И наконец ответ был найден. Кончита… красавица Кончита… маленькая девушка с точеными кастильскими чертами прекрасного лица!..

Он теперь ясно представлял себе ее музыкальный, приятный голос, ее чудесную фигурку с нежными точеными ручками и ножками, и эти незабываемые глаза… темно-синие глаза, прикрытые

длинными пушистыми ресницами. Приятное, теплое, даже блаженное чувство вдруг охватило его при воспоминании о Конче…

С большим трудом он оторвался от своего почти гипнотического наваждения…

«Что за чепуха, — обругал он себя, — мне, человеку за сорок, и думать… мечтать еще даже о почти ребенке, девочке, которой не исполнилось и шестнадцати лет…»

Он пытался стряхнуть с себя это наваждение, перестать думать о Конче… направить свои мысли привычными путями, но… увы, сегодняшний вечер все перепутал в его голове. Как он не старался забыть девушку, его мысли упорно возвращались все к одной и той же теме, к Кончите — живой, веселой красавице из Калифорнии!

Он только покачал головой и тихо направился в свою каюту, где его ждал верный Жан, который сразу заметил перемену в своем барине… Что-то новое, необыкновенное, появилось в его лице, глазах, манерах…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ: ПОЕЗДКА В МИССИЮ

1

Рано утром на следующий день — это было 29 марта — с корабля увидели группу людей, скакавших из президио к берегу. Резанов уже был готов и, не мешкая, спустился в шлюпку вместе с лейтенантом Хвостовым, мичманом Давыдовым и доктором Лангсдорфом.

На берегу их тепло приветствовали дон Луис и монах, падре Хосе Урия. Дон Луис церемонно раскланялся с Резановым, но потом, быстро забыв об условностях, стал оживленно рассказывать обо всем, что происходило в их семье. Он не преминул заметить, что Резанов произвел большое впечатление на всех членов семьи и особенно на Кончиту.

— Мы уже сговорились с падре Урия, — доложил он, — что по пути остановимся на несколько минут в президио, выпьем по чашке шоколада и потом отправимся в миссию Сан-Франциско.

Резанов в недоумении посмотрел на него:

— Мне казалось, мы должны были проехать прямо туда.

— Нет, нет!.. Это желание моей матери и.„ сестры Кончиты.

Резанов улыбнулся:

— Желание дам для меня закон!

Конечно, в душе он даже был рад, что они заедут в президио на чашку шоколада, и он сможет повидать несравненную Кончу, проверит себя, чтобы узнать, что за наваждение нахлынуло на него — строгого, расчетливого, опытного государственного деятеля.

Завтрак, как и накануне, был очень оживленным, и время прошло быстро. Собственно, разговор за завтраком был монополизирован Резановым и Кончей, может быть, потому, что он велся на испанском языке. Резанов был единственным в группе русских, кто объяснялся по-испански. Лангсдорф опять увлекся беседой с монахом, благо он знал латынь очень хорошо. Что касается Хвостова и Давыдова, то молодые офицеры неплохо знавшие французский, английский и немецкий языки, оказались не у дел, потому что никто из семьи Аргуэльо на этих языках не изъяснялся. Молодым офицерам ничего не оставалось как благоговейно взирать на Кончиту, которая обоим казалась неземной красавицей.