Колян. Дилогия
Шрифт:
Милиционеры подняли Коляна, вытащили его из магазина и засунули в «собачник» сзади уазика, оставив охранять его двух сержантов. Приехала опергруппа, за ней, воя сиреной, скорая.
Коля, приникнув головой к решетке, с болью следил за тем, как Ленку пронесли на носилках в карету скорой помощи. Потянулись невыносимые часы ожидания…
Опергруппа производила следственные действия. Приехала труповозка и увезла то, что осталось от грабителей. Мелькали какие-то люди, что-то спрашивали Коляна. Он, замкнувшись, не ответил им ни слова.
Наконец от него отстали. Врач
Коляна отвезли в СИЗО и поместили в одиночную камеру. Он улегся на нары, закрыл глаза и мгновенно провалился в тревожный сон. Ему снились расчлененные трупы и распластанная на полу Ленка в луже крови. Он скрежетал во сне зубами и дергался, даже там воюя против всего мира…
Глава 12, в которой Коляна принимает Семья
Запах несвободы — его ни с чем не спутаешь. Он впитывается в человека, наверное, на всю жизнь. Запах дезинфектанта, шероховатая штукатурка на стенах и скучный голос надзирателя — «Кузнецов, давай на выход…»
Колян поднялся с нар и пошел к массивной, обитой железом двери.
— Руки за спину, по сторонам не смотреть… Пошел!
Длинный коридор с рядами дверей. За каждой — чьи-то жизни, судьбы…
Следователь опять встретил Коляна нудными вопросами, допрос строился в нескольких плоскостях:
— Ты напал на сотрудников милиции и за это сядешь надолго. Ты превысил границы самообороны и за это сядешь надолго. Ты на людей, когда надо было вызвать милицию и ждать прибытия — сядешь за самоуправство. И главное. Ты — жирный клоп. Тебя надо бы расстрелять, буржуя.
В общем, полный набор прессинга для вымогательства. Каждому хочется уцепить кусочек благополучия, как говорил Жванецкий — чего охраняешь, того и имеешь… Вот доблестные стражи порядка и старались поиметь Коляна хотя бы материально.
Колян все это прекрасно понимал, так как был мужиком совсем неглупым и прошедшим дворовую школу жизни, но и потакать ментам не хотел. Да и смысла не было. Ювелир Натан Моисееевич был докой в юридических хитросплетениях и интригах — тысячелетия гонений научили евреев быть не только умными, но и умению бороться с законом, используя лазейки в нем. Скоро старый еврей организует компанию по вытаскиванию Коляна из узилища, в этом Колян был совершенно уверен. И бизнесу пропасть не даст — кадр он был хитрый и отнюдь не альтруист, но в кидалах никогда не был.
Следователь опять нудел что-то о необходимости сознаться, о том, что только чистосердечное раскаяние и признание вины помогут Коляну в суде. Колян прекрасно понимал, что так называемое чистосердечное как раз и поможет ему попасть за решетку на максимально долгий срок. Противнее всего было то, что этот усатый самоуверенный капитан время от времени приговаривал:
— Вот напишешь чистосердечное, я тебе расскажу, что с твоей подружкой. А ты и не знаешь, что там с ней… Не жалко тебе ее?
Коляна несколько раз подмывало написать
Колян просидел в камере уже двое суток. Обвинение было выдвинуто. Следователь со злорадством сообщил ему, что переводит его в общую камеру тюрьмы, до тех пор, пока тот не надумает сотрудничать со следствием. Коляна вывели из кабинета с облупленными стенами и кривым столом с покосившейся ножкой и повели обратно по коридору. Он шел, опустив голову, и размышлял:
«Убийство в состоянии аффекта. Грабители были вооруженные, я защищался как мог, защищал свою жену, их было несколько человек против меня одного. Превышение самообороны, да. Но у меня есть смягчающие обстоятельства, как ни крути. Хммм… До чего еще могут докопаться — мечи? Холодное оружие? Утверждать, что это — имитация… Главное на экспертизе не проколоться — имитацией особо не помашешь, а тут конкретные сохи. Никак за имитацию не прокатит. Все как всегда зависит от денег, а деньги есть. Надо продержаться, пока Натаныч не задействует адвокатов».
Его привели к двери, поставили лицом к стене, пока дверь открывалась, и он перешагнул порог камеры.
— Принимайте пополнение! А то вам тут дышится легко! — «веселый» надзиратель с грохотом и лязгом закрыл дверь и Колян остался стоять у порога. В нос ему шибанул кислый запах немытых тел, параши и табачного дыма.
В камере на 20 человек, по обыкновению российских тюрем, содержалось около 60 заключенных. Хуже российских тюрем были и есть только пакистанские, где заключенные сидят в зиндане — яме, выкопанной в земле и накрытой решеткой. Заключенные, впервые попавшие в тюрьму и старые сидельцы с тяжкими статьями, все сидят в одних и тех же камерах, ничего не меняется еще с дореволюционных времен. Колян молча осмотрел камеру, плавающую в сизых клубах табачного дыма и испарений и громко сказал:
— Приветствую.
У окна, где было еще можно было дышать, за столом сидели четверо уголовников, все исписанные росписью — блаткомитет камеры. Колян знал, что каждый пришедший в камеру обязан доложиться пахану, главному зеку камеры, по какой статье чалится и какой статус у него в уголовном мире. И не дай Бог кто-то, думая, что в тюрьме можно что-то скрыть, попытается ввести в заблуждение окружающих. Самое меньшее что будет — его опустят. А если он, уже опущенный, попытается скрыть свое униженное положение и общением с остальными окружающими их опарафинит — это верная смерть.
Ведь даже взять от петуха какую-то вещь — даже сигареты, еду — являлось ужасным проступком, за который человека опускали. И не обязательно его должны были изнасиловать — хотя и это возможно — провели членом ему по губам, навалившись все скопом, вот и «непроткнутый пи…р». И дальше пошла дорожка по наклонной… Как говорят старые зеки: главное — не сколько сидеть, а КАК сидеть. А сидеть опущенным — это страшно. Вот поэтому очень важно КАК ты вошел в хату и как ты себя повел с первой секунды своего пребывания там.