Колыбель
Шрифт:
Помпадур и Бунша с Шейлоком появились одновременно.
— Где Афраний?!
— Выполняет ваш приказ.
— Какой?!
— Не возвращаться без друга Петрония.
Его величество закрыл глаза, чтобы попусту ими не сверкать.
— Чего изволите? — спросил Помпадур, вспомнив вдруг о ритуале.
— Иди и скажи, чтобы шел сюда как есть. Нет. Не так. Впрочем… Шейлок, будь пока рядом. Когда я разберусь с этим делом, мы поговорим. А теперь все за мной!
Его величество решительно двинул из столицы.
— Показывайте,
По дороге к армии присоединился и Афраний со своими помощниками, они сидели сразу «за воротами» Вавилона в ожидании, когда разрешится конфликт субординации и традиции.
— Пошли, служака, — махнул ему рукой царь царей.
Скоро он обнаружил, оглянувшись, что за ним следует весь двор. И Астерикс, и Черчилль с де Голлем, и даже Бунша, не говоря про маршалов. Да и гарем в полном составе выбрался, так что, если желательно, можно почувствовать себя товарищем Суховым.
Чего им всем надо вдруг?!
Интересно! Почуяли, что будет весело. Бездельники! Риса и зрелищ!
Или решили, что столица переносится?
Ладно, будет вам весело!
Справедливости ради надо сказать, что один человек все же попытался завести с его величеством разговор по делу. Астерикс пристроился справа и что–то талдычил насчет преферанса, насчет записи, что нужна большая поляна, иначе он скоро уже не ручается…
— Ладно, отстань пока, какой преферанс, не до тебя.
— Я не про карты…
— Отстань!
Дело заворачивается серьезное. Может, и не стоило тащить с собой всю эту толпень, только теперь уж икру обратно в баклажан не вставишь.
Друг лежал в тени карликовой пальмы и бросал рисинки птичке, топтавшейся у его пяток. При приближении толпы птичка упорхнула. На лице лежащего проступило неудовольствие.
Его величество повернулся к Бунше:
— Скажи ему, чтобы он встал.
Дворецкий сказал:
— Встань.
— Зачем?
— Он спрашивает, ваше величество, зачем?
— Я хочу с ним поговорить.
Лежащий дождался, когда придет словесная передача от Бунши, и сказал:
— Я могу разговаривать и лежа.
Его величество скосил взгляд вправо. Потом влево. Как воспринимают господа придворные и гарем происходящее? В достаточной ли степени они прониклись пониманием того, до какой степени нагло ведет себя этот троглодит? Или они все еще не понимают смысла ситуации? Им просто интересно, добродушным баранам?
— Я тебе солнце не загораживаю? Может, ты Диоген?
— Это теперь мое имя?
— Нет, ты заслуживаешь имечко с более яркой судьбой. Ты будешь Ян Гус.
— И что мне за это полагается?
— Сейчас узнаешь. Ожеро, Массена, несите сюда вон те ветки, что у костровища лежат. А ты переворачивайся на живот.
— Зачем?
— Потому что я так сказал.
— Я свободный
Его величество кивнул:
— Теперь понятно, что мне нравилось в Петронии.
— Да, Петроний мне говорил, что человек сам решает свою судьбу.
— А он сказал тебе, что такое судьба? Даву, Ней, Макдональд, Мюрат, возьмите его за руки и за ноги, переверните на живот и держите так. Крепко! Если удержите, всем по оливковой роще на Сицилии. Давай сюда эти розги, Ожеро. Обдирай мелкие ветки.
— Что вы будете со мной делать?!
— Держите? А тебе я вот что скажу: сейчас мы будем утверждать твое имя. Ян Гус, он кончил на костре, и сейчас я вместе со своими маршалами буду тебя поджаривать. Поскольку я добрый, то сначала только с помощью розог.
— Я не хочу!
— Да и я не хочу, охота мне в такую жару махать палкой. Но я должен исправить твой умственный вывих. Тебе придется понять, что ты не человек, выбирающий какую–то там свою судьбу, а подданный царя царей и он может сделать с тобой все, что захочет.
С этими словами его величество опустил розгу на коричневую спину. Не изо всех сил, но Ян Гус ойкнул. Признаться, его величество опасался, что эти благодушные животные и боли не боятся — скажем, по той же причине, по которой практически не болеют. Боя–а–тся. И он ударил куда сильнее, потом еще раз и еще сильнее. Свободный человек орал во всю глотку. Никаких гордо сжатых зубов, ни малейшего намека на силу воли и гордость.
— Ты не потомок Камо. Ладно, теперь ты — Сульт.
Маршал взял розгу. Вздохнул, наклонился над исполосованной спиной.
— Чего ты ждешь?
Последовал не удар, а шлепок.
— Не надо мне изображать! Бей! И ты давай, Ожеро! Массена! У него спина должна гореть. Понятно?
Маршалы выполняли палаческие обязанности слишком уж формально.
— Так, ладно, вымогатели, всем по магазину готовой одежды: тебе в Барселоне, тебе — в Милане, тебе — в Страсбурге.
Они попытались продемонстрировать старание — уже кое–что, но в целом — плоховато. Меньше, чем хотелось бы. Сколько угодно риса за золотое слово, но чтобы показать служебное старание — с этим пока напряг. Но будем работать. Палачами не рождаются.
Ян Гус перестал орать, вывернул голову и, кажется, даже попробовал улыбнуться. Политика пряника давала неудовлетворительный результат.
Его величество, приходя в озлобление, схватил Ожеро за локоть:
— Ложись, тогда ложись сам! Начнем обучение искусству повиновения царю царей с тебя.
— Меня нельзя бить.
— Почему это?!
— У меня не такое имя, чтобы гореть.
— Ах вот оно что! А я вам вот что скажу: я не только правитель земель, ручьев, лесов и ваших спин, а еще и правитель ваших имен. Да–да–да, и если захочу, то тебя, Ожеро, дорогой мой, назову…