Колыбельная для брата (сборник)
Шрифт:
Илька удивился:
– Я? Я не боюсь, просто нельзя.
– Думаешь, мать не отпустила бы, если бы знала?
– Ну, Ген… Она же не знает. Она скоро придет, а меня нет…
– Записку напиши.
– Записку?
– Илька, козел ты, – серьезно сказал Генка. – Владька же приезжает, а ты…
Илька прыгнул с подоконника в комнату.
– Я напишу. Ладно. Если надо, я могу ведь завтра целый день просидеть… Ген, а почему из Москвы, а не из Одессы?
– Ясно почему. В Москве у них пересадка.
…По западной части неба, громыхая, проходила
Генке стало страшно. Илька вертелся и прыгал рядом, а Генка стоял и не знал, что сейчас будет.
Как они встретятся?
Надо что-то сказать при встрече. А что?
Он ждал этого дня, как праздника, а почему? Ну, в самом деле, почему? Они были знакомы с Владькой две недели. А потом? Несколько писем за девять месяцев. Коротеньких писем. Кому охота писать длинные?
Вот выйдет Владик, посмотрит на Генку вежливым и скучным взглядом, и оба они не будут знать, что говорить друг другу…
«Посмотрим!» – вдруг разозлился Генка. В самом деле, надо еще знать, на кого смотреть! Владька же его и не видел ни разу. Как он узнает, кто здесь Генка?
Поезд уже шипел тормозами, как сто рассерженных кошек. Генка с Илькой рассчитали точно: седьмой вагон стал прямо перед ними.
Сначала полезла из вагона какая-то тетушка, нагруженная узлами и корзинками. Откуда такие берутся в наш космический и атомный век? За тетушкой попрыгали на перрон веселые солдаты в расстегнутых гимнастерках. Потом выгрузились два гражданина в майках и пижамных штанах, с пустыми пивными бутылками для обмена. Генка посмотрел на круглые животы этих пассажиров и заскрипел зубами. В тот же миг радостно завопил Илька, и Генка увидел, как он взлетает в крепких руках Ивана Сергеевича.
Генка шагнул к ним, отчаянно шаря глазами в толпе. Владька-то должен быть рядом!
– Гена…
Конечно, Генка сразу понял, что перед ним Владик. Но это был не такой Владик, какой вспоминался. Совсем не такой. Не было строгой напряженности в лице, от которой постоянно вздрагивали чуть сведенные брови. Генка хорошо помнил, как они дрожали. Сейчас у Владика весело блестели глаза. Лицо было темным от загара, и белки глаз выделялись особенно ярко. В уголках их прыгали точки солнца. Генка вдруг понял, почему говорят: глаза смеются.
Правый глаз у Владика чуть косил. Раньше этого, кажется, не было.
«Каким же глазом он видит, а каким – нет?» – подумал Генка. И смущенно отвел взгляд.
– Я тебя сразу узнал, – весело сказал Владик.
– А я тебя – нет, – брякнул Генка.
– Почему? Я вырос, да? – быстро спросил Владик.
– М-м… – Генка замотал головой. – Наоборот. Раньше ты мне был – вот… – Он ребром ладони стукнул по переносице. – А сейчас – во… Он чиркнул пальцем по подбородку.
Владик серьезно смерил Генку взглядом. Подумал, покусывая нижнюю губу. Без улыбки сказал:
– Нет. Наоборот не бывает. Просто ты рос быстрее.
– Тогда бы уши выросли, а не я, – хмыкнул Генка, чувствуя, как исчезает неловкость. Все-таки это был Владька. – Ты когда из вагона выскочил? Я и не заметил.
– А я с той стороны. А потом – сюда, под вагоном.
– За такие дела драть надо! – громко заявила грузная проводница. Она как раз проходила мимо.
– Зверская старуха, – сказал Владик. – Всю дорогу со мной ругалась, что я окна в коридоре открываю. А такая жара в вагоне…
Иван Сергеевич отпустил Ильку, и он сунулся между Генкой и Владиком.
– Владик, а ты получил письмо про фламинго? – начал он без всяких предисловий. – Я целый лист написал.
– Ничего я не получил, – сказал Владик, серьезно разглядывая Ильку. – А ты почему такой длинный? Папа, ты говорил, Илька маленький, а он, смотри, мне до уха. Ну-ка, встань рядом.
– А вы похожи, – сказал Генка. – Правда, похожи. Будто братья!
– Ни капельки мы не похожи! – вдруг взъелся Илька и отскочил от Владика. – Врешь и язык не мозолишь!
– Козел, – снисходительно сказал Генка.
– Может быть, домой двинем? А, пираты? – спросил Владькин отец.
– Здрасте, Иван Сергеевич! – спохватился Генка.
– Пап, а Гена меня не узнал, – важно сказал Владик.
– Это сначала, – объяснил Генка. Теперь ему казалось, что Владик не так уж изменился. Только стал будто помладше. И веселее. Не было в нем прежней сдержанности и готовности вскинуть, как щит, свое гневное: «Я сам!» Что ж, это понятно.
Однако Генке показалось, что Ивана Сергеевича огорчили Владькины слова.
– Тут, наверно, одежда виновата, – сказал Генка. – Я Владьку в черном запомнил. Веcь он какой-то черный был. Не то, что сейчас.
Сейчас на Владике были короткие синие штаны и удивительно пестрая рубашка навыпуск. Яркие пятна и клетки перемешивались на ней так, что в глазах мелькало.
– У меня еще мексиканская шляпа была, – весело похвастался Владик. – Ветер унес ее из вагона. Из окна. Проводница радовалась до упаду.
– Эх… – горестно произнес Илька.
А Владик опять посерьезнел. Они обогнали Ивана Сергеевича с Илькой, и тогда Владик сказал вполголоса, но жестко и упрямо:
– Я черный цвет ненавижу. Тогда мне было все равно, а сейчас на черное смотреть не могу… Черное – как слепота.
– Я понимаю, – откликнулся Генка. Он в самом деле понимал. Он вспомнил чердак, похожий на корабль, и косые нити дождя в окне. И еще – Владькины слова, как он, маленький, гонялся за разбойником-ветром.
А Владик вдруг улыбнулся чуть виновато, обогнал Генку на полшага, заглянул в лицо.
– Я сейчас уже почти привык, – тихонько сказал он. – А сначала я как сумасшедший был. Все смотрю, смотрю, просто понять не мог, откуда на земле столько… ну, вещей разных. И красок. Уставлюсь на какой-нибудь камень и пятнышки целый час разглядываю. Или прожилки у листа. Или пестрое платье увижу на ком-нибудь и давай краски считать. Смешно, да?