Колыбельная для двоих
Шрифт:
Некоторое время она сидела в машине, глядя на маленький квадратный домик, пытаясь представить проведенные здесь в течение семи лет среды, желая, чтобы внутри дом оказался дворцом, чтобы она могла понять пристрастие отца к этому месту.
Затем она вышла из машины, прошла мимо почтового ящика с отсутствующей букой Y, поднялась по ступенькам и позвонила в дверь.
Глава 18
Едва она взошла на ступеньки дома, как вокруг закружился сильный ветер, словно хотел унести ее прочь от этого места. Мария закуталась в свитер
— Миссис Ренфроу? — тихо сказала она.
— Ты, должно быть, Мария. Заходи. Боже, ну и вечерок! — произнес низким, грудным голосом силуэт.
Мария вошла в дом. Когда дверь закрылась, резко оборвав завывания ветра, и волосы вернулись в свое привычное положение, Мария попыталась придать своему лицу и голосу значительность.
— Как вы узнали, кто я? — спросила она.
— Тед рассказал мне о том, что ты узнала обо мне, и я подумала, что ты обязательно захочешь прийти.
Мария была разочарована видом Глории Ренфроу, скажем больше, она чувствовала себя обманутой. Она была не готова увидеть перед собой низенькую полноватую женщину сорока с лишним лет, с неухоженными волосами и ненакрашенным лицом. Любовница отца была до невероятного простой и неинтересной, как приемщица в химчистке.
— Входи в комнату, дорогая, я приготовлю кофе.
Из маленькой прихожей Мария попала в крошечную гостиную, которая была очень похожа на свою хозяйку. Мебель была потрепанной и разномастной: там стоял черный с резной отделкой книжный шкаф с пыльными книгами и журналами, простенький белый кофейный столик на ножках, телевизор в шкафу из кленового дерева. Над диваном висела картина с лесным пейзажем; на кофейном столике стояла ваза с пластмассовыми фруктами, на которых невооруженным глазом были видны швы; на телевизоре примостились две блестящие черные пантеры с зелеными стеклянными глазами. В углу была клетка с длиннохвостым попугаем, на дне которой лежала передовица спортивной газеты с броским заголовком: «Доджерс»: четвертая победа подряд».
Мария неожиданно почувствовала себя крайне некомфортно. Дом оказался совершенно не таким, каким она его себе представляла: уютным любовным гнездышком, которое она нарисовала в своем воображении, здесь даже и не пахло. Она почувствовала себя так, будто ее обокрали.
— Через пару минут все будет готово, — сказала Глория, входя в гостиную, — давай я повешу твой свитер.
— Нет, спасибо.
— Хорошо. Ну, может быть, мы присядем?
Глория села в стоявшее возле книжного шкафа кресло. Последовав ее примеру, Мария опустилась в соседнее мягкое кресло, которое оказалось, к ее большому удивлению, очень удобным.
— Откинься на спинку, милая, надави на подлокотники и откинься.
Мария откинулась: спинка кресла опустилась назад, а мягкая подставка для ног оказалась у нее под икрами.
—
Мария посмотрела на свои распухшие ноги, которые вылезали из туфель, словно тесто из кастрюли.
— Я скажу тебе, что помогает, — сказала Глория. — Берешь чашку горькой соли, высыпаешь ее в таз с горячей водой и паришь в этом ноги. Этому я научилась уже во время второй беременности. И ешь побольше спаржи, это природное мочегонное.
Мария сидела, положив руки на подлокотники, и наблюдала за пальцами ног, которые она то сжимала, то разжимала, — в общем, делала все, что угодно, лишь бы не смотреть на Глорию Ренфроу.
Некоторое время они сидели в тишине. Лишь один раз Глория высказалась насчет погоды, сказав, что такой октябрь предвещает холодную зиму; а так — единственными звуками, перекрывающими завывание ветра, были периодические крики попугая и шум, с которым он передвигался по клетке. Затем тишину взорвал громкий протяжный свист, который напугал Марию и поднял на ноги Глорию.
— Вода закипела! — Она пошаркала на кухню, но на полпути остановилась. — Может быть, ты предпочитаешь чай? У меня есть.
Мария кивнула.
Спустя несколько минут Глория вернулась в комнату с подносом, на котором стояли две дымящиеся кружки, молочник, сахарница и тарелка с большими кусками пирога. Она поставила его между двух кресел, затем села на подлокотник своего кресла и налила в свой кофе молоко.
— Мария, сахар? Или ты пьешь чай по-английски, с молоком?
Мария наконец оторвала взгляд от своих ног и посмотрела на чашку.
— Две ложки сахара, пожалуйста, — пробормотала она, изучая руки женщины: те были красного цвета, с неровными ногтями.
Глория, поставив чай поближе к Марии и положив рядом с ним на салфетку кусок пирога, села в кресло и начала потягивать кофе. Подумав, Мария взяла чашку с чаем и, поднеся ее ко рту, вдохнула великолепный аромат специй.
— Итак, — спокойно сказала Глория, — какой у тебя уже срок?
Мария прочистила горло.
— Шесть месяцев.
Глория восторженно улыбнулась.
— Шесть месяцев, и такой большой живот! Видимо, малышка будет крепкой.
Мария смотрела на женщину с настороженностью кошки.
— У меня у самой было четверо, — сказала Глория, — старший сын работает юристом в Сиэтле, второй служит в Миссисипи в воздушных войсках, третий учится в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, а четвертый умер от лейкемии, когда ему было четыре года.
Чашка застыла возле губ Марии.
— Мне очень жаль, — прошептала она.
— Да, нам всем очень жаль. — Глория с тоской посмотрела на Марию, — ты уже придумала, как назовешь малышку?
Чашка снова застыла возле губ.
— Папа сказал вам, что у меня будет девочка?
— Он мне все рассказал, милая. Я слежу за жизнью Марии Анны Мак-Фарленд с июня месяца, словно смотрю программу из цикла «Жизнь замечательных людей».
Мария бросила на женщину гневный взгляд, но в ответ получила лишь безмятежную улыбку. Мария поставила чашку на стол.