Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
— Ты что, дед, окоченел? Я тебя зову, а ты…
— Ну что тебе, Славка?
— Ты думаешь собираться? Валенки и штаны твои я в мешок сунул. — Он похлопал по мешку.
Во второй половине дня бригада снялась со стоянки. Впереди на тягаче Славка тянет пену. За ним два трактора в упряжке волокут станок на лыжах. За бульдозер зацепили подсанки с лесом, а за хлыст взяли на буксир санки Андрея. Вокруг поезда от радости носились собаки. Только Ветка трусит сторонкой. Забежит вперед, сядет и нас поджидает. Как только поравняется с ней тягач Славки, поднимется
Мы с ребятами едем на пене. Сверху положили матрасы, накрыли их палаткой. Хорошо. Андрей со Славкой устроился в кабине. Парни то и дело соскакивают с пены, греются пробежкой.
Одолели небольшой голец и вышли на противоположный склон. Я оглянулся. Обглоданным животным видится остов палатки. Рядом чернеет зола. Натужно идут тракторы, звонко стреляя в вершину распадков глушителями. Тягачи выходят на осыпь, и траки звенят, словно хохочут, но вот хватили они снега и сразу зашептались. Андрей пялится в заднее стекло и что-то руками пытается рассказать.
К вечеру похолодало. Парни останавливают поезд, окружают пену.
— Дед, давай прессуйся и пускай нас.
Андрей тут же топчется, укачало его в тягаче, да и дымно там. Парни устраиваются между матрасами. Андрей жмется ко мне. Славка принес ему свой полушубок. Натягиваем брезент и сидим, как птенцы в гнезде, только головы торчат.
Обогнули уже второй голец, спустились в распадок, тут затишек. На верхушках лиственниц, освещенных вечерним солнцем, порхают коричневые, величиной с воробья, птички. Они перелетают с одного дерева на другое — провожают нас. Попутно озорно и торопливо терзают лиственничную шишку.
Дорога идет под уклон, и солнце скатывается за нами. А как только спустились в марь — солнце осталось за горой, потух снег. Здесь, в горах, вечера не бывает, сразу ночь. Все вокруг словно вымерло, ни треска, ни писка. Только фары рубят темноту, да сверкают из-под снега обдутые ветром булыги.
— Андрюха, ты проголодался?
— Я дрых, дед, — едва выговаривает Андрей.
— Замерз?
— Малость.
— Надо бы чай варить.
— Надо бы, — отвечает пацан. — А то у меня в брюхе все закоченело.
— Чайком побаловаться не мешает, — поддерживает нас Федя и присаживается на борт пены.
— Стопори, Федор!
Федя надевает Славкины лыжи и забегает вперед бульдозера.
Останавливаемся, отцепляем пену. Развернувшись, Славка бульдозером сгребает снег, сваливает пару сушин. Ребята подсовывают хлысты под гусеницу: «нарезают» дрова. Распалили костер. Талип уже набил в ведро снегу и пристраивает на таган.
Притащили ящик с крупами, ведерный чайник. Хлеб положили в ведро и поставили поближе к огню. Отойдет, будет как свежий. Расселись на бревнах вокруг костра, греем портянки. Вода в ведрах скоро закипает. Талип бросает туда рожки, соль. Он дает вареву прокипеть и вываливает туда тушенку. Похлебка получилась — даже ложка стоит. Едим в рукавицах. Ложка на морозе, пока ее ко рту несешь, обрастает жиром. Но ничего — с такой едой жить можно. Андрей ждет, когда
— С масла глаза узкий будет, — хмыкает Талип.
Славка заваривает морской чаек: бросает в чайник заварку, немного держит над огнем и к столу. Выпили по кружке.
— По коням! — командую.
— Я тоже с вами, — говорит Димка. — В этой душегубке ходули девать некуда.
— Ты бы хоть запахнулся, Дима.
— Тут, дед, гриппа не бывает и до скончания века не будет, — философствует Димка и лезет в пену. — Ты замечал, дед, что у нас здесь никто не болеет? Никакая холера не берет. Ты думаешь почему?
Бульдозер дергает с места пену. И Димка окапывается поглубже.
— А когда тут хворать?
— Не знаешь, дед. Так вот я тебе скажу. Ученый Тюкин открыл летучие вещества в растениях — фитонциды. Они обладают способностью убивать болезнетворные микробы. А сколько тут леса! Дыхнул гриппком — и фитонциды сожрали его. Никакой инфекции.
— Природа есть природа, — поддакнул Федя из темного угла пены. Каждому природой дано свое. — Федя раскуривает папироску и продолжает: — Вот, к примеру, одним слабое сердце и крепкие нервы. Другим — крепкое сердце — зато слабые нервы… Только бы солярки хватило, — заключил Федя.
— Я разве про нервы, я про фитонциды, — вмешался Димка. — Солярка соляркой, а вот трос на лебедке совсем истрепался — менять надо…
Едем всю ночь, только два раза и останавливались: грелись у костра. Солнце появилось из-за горы неожиданно. Снег полыхнул, да так, что глаза ослепил. Сколько снега, снег, снег, кругом снег…
— Ты живой, Андрюха?
Брезент зашевелился.
— Уже.
— Уже не уже, а на погоду надо бы тебе посмотреть.
— Надо бы, дед.
Помогаю Андрею выбраться и держу за шкирку, пока он справляет свое дело.
— Все? — спрашивает.
— А я откуда знаю, все или нет. Все так все.
— Ко-ло-о-тун, — едва выговаривает пацан. Хватаю его к себе в шубу, грею собой.
Пена идет, словно лодка по плесу. Над низкорослым лесом висит белое, словно начищенный полтинник, солнце. Слышу гул — то ли сова ухает, то ли собаки лают, то ли в ушах шумит… Нет, кажется, собаки. Вот и дымком пахнуло. Бульдозер круто забирает на косогор. Пена скособочилась и схватила бортом снег.
— Держись, Андрюха, — кричит Димка. — На море качка. — Он замахал руками и полетел в снег.
Бульдозер обогнул кромку леса и встал. Захлопали двери вагончиков. Прибежала Полина Павловна и сразу причитать:
— Ах ты, батюшки, заморозили мальчонку.
Нельсон помог ей поднять с пены сонного Андрея.
Поздоровались.
— А говоришь, лесу нет, — кивнул я на штабель.
— Это разве лес, — кривится Нельсон.
Подошли к штабелю.
— Видишь, болонь посинела.
— А что, у тебя лучше есть? Может, деляну нашел?
— Ну а этой лесине веку… кот наплакал. Из нее опоры — что из ниток буксир.