КОМ: Казачий Особый Механизированный
Шрифт:
— Давай-давай! Кабина! Шнелль*!
*Быстро (нем).
Жестами команду усилил. Ничего, сообразила. Быстренько залезла и притаилась, как мышонок прям.
Отец подгрёб на лодке. Вышел, поставил около котелка бутыль самогона и говорит:
— Ну, рассказывай.
— И чего это я кому должен рассказывать?
— Ты отцу-то не хами. Не дорос ещё.
— Ой ли? Как кровь свою проливать на трех фронтах — это я взрослый, а как вежливо со мной говорить — щенок получаюсь? Не правильно это ты, батяня. Я за собой вины никакой не знаю, чтоб на меня, домой с войны, да с трофейным личным шагоходом и медалью пришедшего, при всём
— Ишь ты, распетушился, героический казак, — бате, вроде, и неловко было, и авторитет свой ронять не хотелось. Покряхтел, сдвинул фуражку на затылок. — Э-эх! Грехи наши тяжкие… — и неожиданно спросил: — Закусь у тебя найдется?
— Рыба жареная да паёк казацкий походный, — ехидно ответил я. — Вы ж меня разносолами так встретили, кусок поперёк горла встал!
— Хватит стыдить, сказал же. Кружки давай…
И под самогон выяснилось. Оказывается, приезд мой сдал городовой, с моста. Он, значит, мужу Лизаветы, Виталию-почтмейстеру, с будки позвонил, а пока я ждал парома, пока до родной деревни добирался, все всё уже и знали. Сюрприз, ага…
Два дня деревня бурлила новостью, а вчера в Карлук из Польши вернулись пятеро казаков нашего отдельного Иркутского корпуса. И, естественно, тут же были с подробностями выспрошены: чего это Илюшка Коршуновский на польском фронте выкинул?
Навстречу версии, приобретшей уже размах вида «украл девку и сбежал с войны с шагоходом» выдвинулась возмущённая отповедь моих сослуживцев. И о том, как я из-за линии фронта «Саранчу» привёл. И про немецкую девчонку Марту. Она ж при штабе сколько вертелась, а там и безопасники, да сами штабные — весь корпус мою историю знал. Полагать надо, про подвиги мои рассказывали с жаром, негодуя практически как за себя. Уж такими подробностями всё обросло, чего они там ещё присочинили, у них выходило, что я, как бы не в одно рыло, то польское наступление сбил. И говорят: поэтому, мол, штабные «Саранчу» и не зажали.
А как узнали казаки про встречу мою с роднёй, так во главе с настоятелем прихода карлукского пришли на наше подворье. Хотели, говорят, руку пожать, поблагодарить за воспитание отличного сына-казака — ага, меня — а замест того вразумлять приходится! Настыдили и отца, и дядьёв. Маман, конечно, фыркала, но против авторитета настоятеля и дедов ничего сказать не смогла. И по сему отправила отца меня искать да домой вести.
Занятная, конечно, байка вышла. Да что-то кисло мне.
— Вот ты скажи, батя: я что, — бычок? За кольцо в носу потянул, значит — я к вам и побежал?
— Да понимаю я всё! — он хлебнул, шумно выдохнул, и продолжил: — Есть у меня идея. Но, чур, матери не говори. Смотри, в Иркутске живёт знакомец мой, вахмистр Харитонов, Вадим Петрович. Он сейчас при иркутском ипподроме курсы ведёт. Фигурная выездка, сабельный бой, стрельба, рукопашные ухватки. Редкого воинского таланта человек. Я тебя к нему отправлю, на полгода, в обучение. За это время, так думаю, мать до последней кондиции дойдёт — сын рядом, вот он, а не поговорить с кровиночкой никак. Приедет замиряться. По любому. И с сёстрами тоже отношений не поддерживай, пусть маринуются. А вот потом домой и вернёшься.
ХАРИТОНОВСКАЯ ШКОЛА
Так началась моя новая жисть.
За польский фронт да за предыдущие кампании у меня скопилась приличная кубышка, при желании можно было весьма приличный дом прикупить, да не в деревне, а в самом Иркутске, только пока не совсем ясно было — оно мне надо?
Обучение моё началось с удивления. Вот, вроде, сызмальства в седле, всё должен про лошадей знать от и до — ан нет! Оказывается, правильно выезженная лошадка такие кунштюки может, что хоть стой, хоть падай. И живым бруствером лежит, даже раненая не шелохнётся, пока казак из-за неё палит по ворогам, и раненого волочь ко своим обучена. Прям как собака, подойдёт, повод тебе почти что в руки даст и волочёт за собой, главное — ремни не отпускай. Некоторые даже по крышам скакать обучены, чисто козы какие. И по узким лестницам могут. Это ж сколько маневров в городе можно с такими лошадьми натворить! Лошадка — это ведь в главном-то что? Это рывковая скорость передвижения на коротких дистанциях. На длинных человек бёгом любую лошадь уроет. Ну, тренированный, конечно.
Так у вахмистра Харитонова других и не водилось. Он вообще оказался человек разнообразных талантов. Со всей области к нему инвалидов везли, на специальное обучение. И что? Эти инвалиды потом оченным спросом во всяческих воинских структурах пользовались. Вот стоит городовой, сразу видно — отставной военный, вот руки у его нету. А он бандюгов и одной рукой может скрутить опосля обучения у вахмистра. Или какой одноногий, так тоже — злой человек расслабится: чего от инвалида ждать? Ну и зря. Много чего ждать можно, если с умом.
Вот ум мы и прилагали. И особливое старание. Так что время летело птицей. Утром завтрак в себя закинешь — и на учёбу, вечером поужинал — и спатеньки, уставший, как бревно.
Самым ярким впечатлением от первой недели учебы у Харитонова была не каменная усталость, как могло бы показаться а… чувство беспомощности.
Инструктора наши были сплошь дядьки в возрасте: седые усы, бритые затылки, выцветшие до белизны гимнастёрки. В первый же день Харитонов — лично! — для выстроившихся на спортивной площадке учеников показал, как надо полосу препятствий проходить — аж завидно стало! Это ж не просто лихость и скорость получилась, а до такой степени отточенно-эффективно, что выглядело строгой, почти совершенной красотой, когда каждое движение становится эталоном, к которому нам, молодым, ещё стремиться и стремиться!
— Учитесь, пока я жив, ребятки! — не сбив дыхание, обратился к нам Вадим Петрович сразу по прохождении. — А сейчас — входящие испытания. По общей физической подготовке что сейчас, что в середине курса, что по его окончании — все задания будут едины. Вот и посмотрим, как вы за полгода подрастёте. По отделениям разойтись!
Вот огреблись мы в тот день, я скажу. Нашей десятке в наставники был назначен такой же пожилой дядька, как все остальные инструктора. И на старте первого трёхкилометрового забега я думал, что уж в простом кроссе-то от него не отстану. Куда там! Седой дяденька, не примечательный на вид особыми кондициями, носился вокруг бегушего отделения, дружески нас матеря. Это я уже сильно потом понял, что дружески. А в тот день разозлило в край. Он ещё и подначивал нас на ответочки, но возразить ему что-то — означало дыхание сбить и от группы отстать, а это было бы совсем позорно.