Команч в октябре
Шрифт:
А сейчас я свернусь в клубочек,
И дотронься тогда, попробуй!
Не колоться? Не в этой жизни.
Сила духа таится в теле.
На иголках моих ежиных
Сохнет вражеский эпителий.
Не колоться – себе дороже.
И не стройте воздушных замков.
Вот такой я предзимний ёжик.
И в душе я –
противотанков.
25 сентября 2006
Змееносец
Совсем
Он жил, не делая ближним зла.
Пригрел змею на своей груди.
Куда деваться, раз приползла?
Сама ведь кинулась – не на свист.
К нему пришла, не к кому-нибудь.
Он ей позволил себя обвить,
Он просто принял её на грудь.
Он – змееносец. Она змея.
Он очень нежно её несёт.
Опасно жало, смертелен яд.
Но кто сказал, что их пустят в ход?
Бог ношу каждому дал свою,
И каждый нянчится со своей.
Вот он – пригрел на груди змею…
А больше негде согреться ей…
25 декабря 2006
Сверчок
В рот набрав воды, беды, ни гу-гу, молчок:
в немоте авось уснёт, что ещё не спит.
Так тебе сказал, велел длиннорогий чёрт.
А зачем, зачем ты пил из его копыт?
Замедляй теперь намеренно крови ток,
усмиряй теперь старательно пульса бой.
У тебя шесток за печкой. Цени шесток.
Ты сверчок-молчок, нельзя, мне нельзя с тобой.
У тебя – ты помнишь? – скрипка была в руке.
Ты учился – помнишь? – ловле снежинок ртом…
И молчишь как рыба, пробуя стать никем –
для меня – сначала, просто никем – потом.
12 ноября 2007
Изнанка
Да как же – «нет»? Может, только она и есть.
Вцепилась крепко, словно щенок овчарки,
в изнанку вгрызлась, вывернув, как перчатки,
двенадцать чувств – если верить, что их по шесть.
С изнанки боль – вот тебе её сучья суть.
Уже рецепторы сходят с ума, отчаясь:
духи меняют запах в теченье часа,
а губы – вкус. Но про это забудь. Забудь.
Такая пропасть, мой бедный, лежит у ног,
что обзывай её хоть «чума», хоть «похоть»,
но сердце жмёт – совсем ни вздохнуть, ни охнуть,
когда на выселках судеб скулит щенок.
Её-то нет? На рекламных – на всех – щитах
читаешь надпись – странную,
шестнадцать знаков: «Больше я не могу так».
И бомба в горле стучит и стучит: «Тик-так».
10 сентября 2008
Тариф
Мой друг, с которым мы делили
чего и не было у вас,
уходит в темень, ночь и ливень
туда, где рябчик, ананас,
пятно тепла под абажуром…
И я останусь здесь одна –
в стране пожизненных дежурных
стоять бесцельно у окна.
Мой друг закутан и замотан,
чтоб не побиться о края.
Тариф «Ребёнок под присмотром»
приобрела ему семья.
А я – ребёнок без присмотра:
меня не ищут, не зовут.
В пустом дворе гуляют мётлы,
сгребая мёртвую листву.
Всё глуше ночь, и город тише.
Мой друг давно сидит в тепле.
Но клён вопрос ему напишет
куриной лапой на стекле:
а вдруг без рук моих горячих,
запретных рук, бессонных глаз,
взлетит с его тарелки рябчик
и будет зелен ананас…
9 октября 2008
Бабочка и Муравей
В твоём шкафу – солений баночки.
И ты, конечно, муравей.
Ну, а она, конечно, бабочка –
пестрее всех и всех живей.
И всё ей хаханьки да шуточки,
да слов дрожащее драже.
Она и вышла на минуточку,
а ты соскучился уже:
«Не поскользнись на мокром кафеле!»
Ты муравей. Не Иствуд Клинт.
Но полотенце, хрустнув вафельно,
её коленки оголит.
Она влетит из ванной в комнату
в футболке задом наперёд.
Свои распахивая омуты,
она ресницами взмахнёт.
И глаз её крылатой грозности
не ловит фотоаппарат…
Сидишь и думаешь, что поздно всё.
Хотя могло бы быть пора.
24 сентября 2008
Вечер, 25 ноября
Весь день – какие-то потёмки,
в которых трудно видеть цель.
От Курского до Самотёки
стоят машины на кольце,
стоят, погуживают робко.
Конечно, пробка. Как всегда.
А в небе вытащили пробку:
на город хлынула вода,
а после вылили чернила
и стали белым штриховать.
Дорога скользкая, как мыло.
Сейчас бы чаю да в кровать.
Но я, в ознобе, как при гриппе,