Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой
Шрифт:
Дядя Петре оставляет нас дожидаться в кустах, а сам идет к часовне. Раздается его отрывистый, как у сойки, свист. Откликаются таким же свистом. Дядя Петре возвращается и ведет нас за собой. Перед входом в часовню стоит человек, одетый в итальянскую униформу. С перепугу у меня волосы на голове зашевелились. Но тут на его пилотку упал отблеск лунного света, и я перевел дух: звезда! Внутри нас ждал еще один человек — вот когда я прямо-таки обомлел.
— Узнаете? — улыбаясь, спросил дядя Петре.
— Учитель! — вскрикнули мы в один голос.
Не помню, то ли учитель так сильно прижимал нас к
— Так вы живы, учитель!
— Да, ребята, я жив и счастлив, что не обманулся в вас. Петре мне все рассказал. Молодцы! Родине и ваша помощь нужна, ведь вы ее сыновья. Я рад, что вы включились в нашу борьбу.
От гордости и от волнения сердца у нас колотятся часто-часто, еще немного, и выскочат из груди. Горло перехватило. Коле удалось-таки прошептать:
— А мы думали… И тетя Анджа плачет…
— Вчера Петре отнес ей записку. Товарищи направили меня в этот район, теперь будем видеться чаще. Мы вам доверяем, но дело предстоит опасное, будьте готовы ко всему. Связь будем поддерживать через Петре, от него будете получать задания.
И опять, как вражеский лазутчик, кралась за нами луна. Только на этот раз нам все было нипочем: ни бьющие по лицу ветки, ни с грохотом осыпающиеся из-под ног камни. С какой-то необыкновенной легкостью мы не бежали даже — летели вниз. Бедный дядя Петре из сил выбивался, остерегая нас.
Село встретило нас злобным собачьим лаем. Мы поскорей разошлись в разные стороны и растворились во мраке садов.
X
С тех пор как учитель ушел в партизаны, для тети Анджи и Славчо настали горькие дни. Оставшись без средств к существованию, тетя Анджа долго не хотела расставаться со школой, как могла, боролась с нищетой, на несколько дней растягивая горсть муки. Дядя Петре всячески утешал и ободрял ее в самые тяжелые минуты. «Дай срок, — говорил он, — еще лучше прежнего заживем». Но день ото дня жить становилось все тяжелее. Тревога о муже, голод совсем подкосили тетю Анджу, но виду она не подавала, скрывая ото всех свое горе и страдания. Только ведь нас не проведешь! Мы нюхом чуяли, когда у нее не оставалось ни крупинки, и несли из дома кто что мог. А в последнее время придумали и кое-что получше. Вечером подбираемся потихоньку к амбару старосты, раздвигаем висящие на одном гвозде доски и набиваем котомки кукурузой. Ух, сколько же ее здесь! Говорят, староста в этот амбар годами не заглядывает. Да и зачем? Семья-то у него — он да жена, а запасов столько, что хватило бы половину села прокормить. Да только он скорее удавится, чем подаст тебе даже плесневелую корку. Вон пугала у амбара понаставил, чтобы, упаси боже, птицы не повадились. Хороши сторожа, нечего сказать!
— Не дело это — у старосты таскать, — заикнулся как-то Джеле.
— Видали, «не дело»! По-твоему, пусть тетя Анджа с голоду умирает, так, что ли? — рассердился Коле.
Хозяева встречают нас радушно — нипочем не догадаешься, как тяжело у них на душе. Кукурузу тетя Анджа не мелет, не до того, варит как есть, да еще и нас угощает.
Но однажды она с грустью сказала:
— Мальчики, пожалуйста, не надо мне ничего больше приносить.
— Да почему же, тетя
— В горле кукуруза эта застревает, краденая она.
Мы не знали, куда девать глаза. И как она узнала? Скоро тетя Анджа перебралась в дом к своей подруге, а дядя Петре принес ей весточку от учителя, и жить стало немного веселее.
Так Славчо опять остался один. Он вернулся в продуваемую всеми ветрами развалюху, где когда-то жил с матерью, но дядя Петре пожалел его и приютил у себя. Все дни Славчо проводит с нами. Куда мы — туда и он.
Правда, в последние дни он нас почему-то избегает. Днем Славчо исчезает из села, а вечером ухищряется прошмыгнуть незамеченным. И чего он скрытничает?
Сегодня Калчо позвал нас и вполголоса сообщил:
— Знаете, где Славчо пропадает?
— Где?
— В жандармерии!
— Что он там потерял?
— Почем я знаю! Видел ненароком, как он туда входил.
Разумеется, не долго думая, мы бросились в эту самую жандармерию, что стоит на перекрестке с ведущей в город дорогой. Раньше там жили жандармы, приставленные следить за порядком в наших краях, но сейчас это был просто заброшенный дом с окнами без стекол и снятыми с петель дверьми. Издали его можно было принять за башню с бойницами и проломами в стенах. Когда в село нагрянули фашисты, жандармов и след простыл, а сюда с кирками да клещами явились сельчане и унесли все стекла и двери — не пропадать же добру! Уже за километр от дома разило таким запустением, что отсюда давно убралась и последняя мышь.
Бесшумно обошли мы вокруг дома, собираясь ворваться неожиданно, чтобы огорошить Славчо, а заодно и выведать, какого черта он тут целыми днями околачивается. Но задумка наша сорвалась. Нежданно-негаданно из дома выскочил Славчо и наставил на нас винтовку:
— Стой! Стрелять буду!
Мы замерли на месте, аж душа в пятки ушла. Тут у Славчо рот до ушей, винтовку опустил, хохочет:
— Признавайтесь, маменькины сынки, трясутся поджилки-то? Ладно, пошутил я. — И он поманил нас за собой.
В углу одной из комнат лежала целая груда винтовок.
— Где ты их нашел? — разинули мы рты от удивления.
Славчо поднял глаза кверху:
— На чердаке, ветошью были завалены.
— Вот почему ты здесь скрывался! — присвистнул Коле, разглядывая находку.
— Как-то забрел сюда, глядь — а тут целый склад!
— А почему молчал? — насели мы на Славчо.
— Удивить хотелось, — лукаво усмехнулся он. Дядя Петре, прослышав про винтовки, радовался, как ребенок, и хлопал Славчо по плечу:
— Ай да герой! Богатство это жандармы, как видно, до лучших времен припрятали. Будет партизанам подспорье!
Славчо молча грыз ногти, но по глазам было видно, как он рад похвале.
Самое худшее, что могло случиться, случилось. Вся наша команда разбрелась по домам, и кто знает, придется ли нам еще когда-нибудь свидеться. И как только Коле отважился выйти на улицу? В сумерках постучал к нам в окно и сказал, что фашисты разъярились и добром это не кончится.
Я лег в кровать, но вместо сна в голову лезли мысли одна страшнее другой. От беспомощности щемило сердце, хотелось плакать, но я стискивал зубы и переворачивался на другой бок. Рядом угрюмо бормотал дедушка: