Команда: военно-театральная комедия

Суховей Роман

– Балашиха, на выход! – прозвучал бойкий голос Алика Макарова. – Рота, подъём! – добавил он свой любимый утренний призыв.

Стрелка на часах показывала шесть утра. Ромуальд сумел это разглядеть сквозь пелену полуоткрытых глаз. За столом уже сидели все – и «старики», и пионеры, и даже те, кого Шапочкин ещё не сумел увидеть в первый день. Были две дамы приятного телосложения, но с болезненным и усталым взглядом, говорящим о бурно проведённой бессонной ночи. По всей видимости, наложницы кого-то из «стариков», но кого? Эту тайну дамы всегда уносили с собой вместе с миской каши на завтрак и ужин. Так было и в этот раз: взяли, положили и удалились отсыпаться перед следующей трудовой ночью. Все остальные сидели на длинных лавках вдоль стола и молча ели гречку. Отчего-то чесалось тело. По-моему, у него началась аллергия на ранний подъём. Тело кричало,

сопротивлялось, не слушалось, возмущалось: «А где же праздник, куда он делся? Подайте мне его немедленно!». Праздник услышал и быстро пришёл на выручку. Уже через пять минут он собрал отряд и повёл за собой. Все взяли тачки, положили в них лопаты штыковые и совковые, щётки, веники, кирку и покатили всё это гуськом на холм, стоящий в отдалении от лагеря. Покатили для того, чтобы копать, чистить, возить, вставать, нагибаться, поднимать и опускать руки и ноги – короче, давать ошалевшему от раннего подъёма телу этакую яркую физическую нагрузку. Данную нагрузку обычно давали до того момента, пока тело не погружалось в подлинный безотчётный праздник.

На вершине холма находилось скифское городище. Большими квадратами с земли был снят дёрн. Каждый из них был раскопан примерно на метр вглубь. Бровки, то есть края квадрата, были зеркально зачищены, внутрь спускалась широкая деревянная доска для удобства закатывания и выкатывания тачки. Внутри квадратов виднелись ямы. В основном это были мусорные скифские ямы, в которые горожане скидывали всё, что им было не нужно. Археологам же это было очень нужно, потому как мусор со временем имеет свойство превращаться в артефакты. В некоторых квадратах ямы соединялись между собой довольно просторными туннелями – так, что по ним можно было ходить, практически не сгибая головы. Каждый день археологи искали в этих ямах и туннелях глиняные п`ифосы, то есть большие горшки. Искали также и горшки поменьше. По фрагментам складывали находки в целое из стенок, донышек, ручек и венчиков. Ужасно радовались какой-нибудь деревянной иголке и впадали в дикий восторг, найдя маленькую железную монетку, напоминающую искорёженную пуговку. Счастливчика ждали три банки сгущённого молока.

Всё это Ромуальд уже знал наизусть, и не венчики и монетки привлекали его внимание, а оголённые женские ножки, выпуклости под футболками, вьющиеся локоны волос – то есть юные и привлекательные пионерки из Балашихи. Вот что занимало его в это утро.

Быстро пролетела первая неделя, наступил выходной день. Начальник решил, что всех нужно вывезти на море. Для этого дела заказали крытый грузовик, прозванный в отряде «крокодилом». Все запрыгнули в кузов машины, уселись – кто на деревянные лавки, а кто просто на пол, подстелив туристический коврик. Машина резко тронулась и поскакала по степной дороге в сторону моря. Причём действительно было ощущение скачек. Тот, кто не успел вставить ноги в стремя и крепко ухватиться за уздечку, немедленно вылетал из седла. Все, сами того не желая, стали прыгать друг на друга, как пинг-понговые мячики в спортлото. Причём каждый из мячиков реально имел свою цифру. На колени к Ромуальду приземлилась Ксения с весом примерно в 40 кг, затем она улетела, освободив место для долговязой Ирэн с массой в 45. После долговязой на колени к Ромуальду приземлилась Нателла Шульц с цифрой 60. Шапочкин сразу догадался, что это – победительница лотереи. Нателла удобно уселась и почему-то не улетала с колен до конца поездки. «Ой-ё, только б не травмировать гусара, – забеспокоился Ромуальд. – Иначе вся экспедиция коту под хвост».

Машина приехала на море в Коровью бухту. Почему она называлась Коровьей, никто не знал, но молока тут явно не давали. Вместо молока «старики» захватили с собой ящик крымского портвейна с ярким названием «Алушта». Все стали раздеваться до плавок и купальников и прыгать в тёплые прибрежные волны Азовского моря. Ромуальд немного замешкался, но уже успел снять футболку и оголить своё щуплое скелетообразное тело с небольшими проблесками мышц в районе груди и плечевого сустава. Он сразу же немного напряг этот «перспективный район», дабы казаться чуть-чуть пофактурнее, но через секунду размяк, случайно задетый бицепсом пробегавшего к морю Бормана. «Ничего, – подумал Ромуальд, – зато я сухожилый и у меня крепкая кость».

Жанна, так же, как и другие девчонки, разделась. Скинула с себя футболку и лёгкую коротенькую юбку, оставшись в открытом ярко-розовом купальнике, сидевшем точно по её девичьей фигуре, заметно выпуклой только в районе груди.

Гибким движением рук она собрала густые каштановые волосы в хвост и закрепила его алой резинкой. Жанна потянулась вверх, волнообразно вытягивая руки к небу, затем развела их в стороны, опустила и неспешно двинулась к морю. В этот момент Шапочкину показалось, что у него внутри взорвалась грозовая молния и её боевые кругообразные волны ударили во все части его хрупкого тела. Под воздействием этой молнии коротенькие джинсовые шорты Ромуальда как будто бы выдавило изнутри. Они напряглись, стали упругими и гордыми, образуя впереди странную выпуклость в виде небольшого холмика. Шапочкин срочно опустил руки на холмик.

– Давай к нам, Ромуальд, – крикнул Алик Макаров.

«Старики» уже стояли по плечи в море и передавали по кругу открытую бутылку портвейна.

– Чего ты забыл там, снимай шорты и вперёд, – поддержал товарища Коля Табашидзе.

Шапочкину ужасно хотелось в море, ужасно хотелось сделать глоток портвейна. Он помнил это приятное чувство, когда вино, опускаясь в тело, создавало лёгкий озноб, вызываемый контрастом между горячительным напитком и прохладной водой. Но его руки прикрывали холмик на шортах, который не только не уменьшался, а наоборот, рос под воздействием какой-то сверхъестественной силы. Снять эти шорты и остаться в плавках было совсем нереально. «Кто знает, – думал Ромуальд, – если через джинсу так прёт, то непрочные трикотажные плавки может просто разорвать к чёртовой бабушке!».

В этот день Шапочкин так и не вошёл в воду. На обратном пути на него снова приземлилась Нателла Шульц. Она приятно удивилась странной выпуклости в шортах. На что Ромуальд тихонько просипел, что пишет рассказы и забыл вынуть из кармана ластик.

Вечером все сидели у костра и пели песни по девичьим тетрадкам. Ксения, поправив очки, снова нехорошо скатившиеся на кончик её носа, взяла передаваемую по кругу гитару и запела какую-то странную песню о зелёной карете. Бывалые археологи уже успели прозвать Ксению хлёстким именем «Пятиглазая». Она часто говорила, что обладает внутренним зрением, то есть дополнительным глазом. И вот при подсчёте всех её глаз вместе с очками получалось ровно пять.

– Спят ежата, спят бобрята, кенгурята и ребята, лишь, лишь, лишь зелёная карета мчится где-то в вышине, – затянула Ксения слова этой убаюкивающей песни.

Ромуальд, сидя на траве, качнулся немного влево, затем вправо. И вдруг ему стало так хорошо, что он оторвался от земли и неспешно улетел в вечернее небо. Улетел куда-то высоко-высоко, туда, где маленькие звёздочки стали подмигивать ему своими хитренькими глазками и улыбаться наивными детскими улыбками. Ромуальд увидел себя сидящим в волшебной зелёной карете. Её золотые перильца отражали игривые лучики лунного света. Карета неслась легко и весело. Ромуальд заметил, что вместо лошадей в неё были впряжены долговязая Ирэн, «пятиглазая» Ксения и правая пристяжная Нателла Шульц. Рядом с ним сидела Жанна. Она нежно улыбалась Ромуальду: «Иди, иди ко мне, мой милый, мой ненаглядный лётчик, дай, дай я обниму тебя и прижму к своей груди. Какие у тебя усталые мозолистые руки. Иди, отдохни тут, рядом со мной». Ромуальд прижался, прижался к чему-то горячему и живому. Лошади понесли, а точнее, Ирэн, Ксения и Шульц, затем бойко подняли свои гривы и заржали, заржали неистово и протяжно.

– Ты куда упал?! – раздался нездоровый смех Алика Макарова.

Ромуальд очнулся и увидел себя лежащим на безразмерной груди Нателлы Шульц. Все ржали, ржали как лошади. Жанна тоже смеялась. Только Нателла делала вид, что ничего страшного не произошло. «Ну уснул, ну упал, зачем разбудили юношу»? – выражала она на своём безмятежном лице.

– Ты хоть знаешь, что с этим нужно делать?! – поддержал шутку товарища Лёха Борман.

Тут все вообще повалились от смеха на траву.

Нервничая и поёживаясь от незапланированного публичного осмеяния, Ромуальд забрался в палатку и быстро уснул, предварительно уверив себя, что завтра начнёт действовать.

«Хватит, пора брать быка за рога. А то так и будут все надо мной ржать. Всё, завтра я стану мужиком, завтра или никогда! До конца смены осталось двенадцать суток, на счету каждый день».

На следующее утро на раскопе Ромуальд веселее всех бегал по квадрату, толкая перед собой зелёную металлическую тачку. Парни-пионеры нагружали её доверху, вытаскивая из ям всё новые и новые залежи земли. Шапочкин крепко напрягал сухожилие руки и, разогнавшись, вывозил тачку по шатающейся деревянной доске наверх из раскопа.