Командарм Якир. Воспоминания друзей и соратников.

Якир Иона Эммануилович

Помнится, разговор шел о путях развития Советского Союза, и собеседники то и дело обращались к истории России. Иона Эммануилович называл государственных деятелей прошлых веков, и все эти люди представлялись мне живыми, занятыми интригами или планами спасения России от иноземных врагов. И сам Иона Эммануилович предстал передо мной в новом свете. Чтобы так свободно извлекать из глубины веков факты и имена, сопоставлять их и противопоставлять, нужна огромная эрудиция. Раньше мне казалось, что я неплохо знаю историю, а теперь понял, что мои знания чисто школьные, поверхностные, почувствовал зависть к Якиру и его собеседнику. Баранов то соглашался, то спорил со своим другом. А я, как зачарованный, слушал беседу двух талантливых, по-своему замечательных

людей.

Оба они не дожили до Великой Отечественной войны. Баранов погиб при авиационной катастрофе, Якир пал жертвой клеветы и произвола. Родина, партия потеряли преданных бойцов-ленинцев в расцвете их сил и способностей.

ЧТОБЫ ЧЕЛОВЕК ПОНЯЛ. И. С. Стрельбицкий

Генерал-лейтенант артиллерии И. С. Стрельбицкий

В средине тридцатых годов, в один из приездов Якира в нашу дивизию - мы стояли в Котовске - я долго прохаживался возле казарм, поджидал его к себе в 95-й артиллерийский полк.

Но к артиллеристам Иона Эммануилович в этот приезд не зашел, и я его прождал напрасно.

Вечером, после объявления результатов проверки, с обидой сказал Якиру:

– Товарищ командующий, мы вас двое суток ждали, а вы так и не зашли в артполк.

Якир улыбнулся:

– На этот раз я поступил так, как делаете вы. Командир дивизии рассказал мне: когда вы приходите в военный городок, то заглядываете в одну батарею, проверяете ее, учите, а затем проходите мимо остальных девяти батарей и направляетесь в штаб.

Я покраснел, чувствуя в этом намек на мою неорганизованность. На помощь мне пришел командир дивизии Павел Васильевич Сысоев:

– Стрельбицкий в личном плане на каждый день намечает проверить лишь одну батарею. Одну, но уж досконально, товарищ командующий.

– А почему же я должен заходить в каждый полк?
– с лукавинкой спросил Якир и, повернувшись в сторону командира 283-го стрелкового полка, сказал: - Товарищ Артеменко, мне докладывали, что вы каждый день бываете во всех ротах. Зачем? Всех проверить тщательно вы не в состоянии. Чего-то не заметили, прошли мимо недостатков, а командир роты спокоен: мол, командир полка все нашел в порядке. Такие прогулки по ротам вряд ли полезны.

Вспоминаю далекие годы, когда мне было 25-26 лет и я командовал батареей. Как-то в лагерях начальник артиллерии округа, бывший полковник царской армии Николай Михайлович Бобров разговаривал в столовой со своим сверстником, тоже бывшим полковником старой армии, начальником Ржищевского полигона Николаем Павловичем Павловым. Оба они, как истые артиллеристы, были туговаты на ухо, а потому разговаривали громко, не стесняясь присутствующих. Полковники вспомнили своего кумира генерала Драгомирова и согласились на том, что если бы он был жив, то гордился бы молодым командующим округом Якиром и считал бы его своим последователем.

– Недавно, - говорил Бобров, - я с Ионой Эммануиловичем приехал во второй кавалерийский корпус, к Криворучко. Сами знаете, какой Криворучко своенравный. Ему не по душе пришлись указания командующего. И вот в присутствии командиров дивизий, на совещании, он стал возражать командующему: «Конница - это вам не пехота. Надо оставить все как есть». Меня, доложу я вам, возмутил такой тон. Я посмотрел на Иону Эммануиловича. На его лице не дрогнул ни один мускул, хотя в душе, вероятно, кипело.

– Да, - согласился Павлов, - выдержка у него железная.

– Ну, знаете, дорогой Николай Павлович, - продолжал экспансивный Бобров, - будь я на месте командующего, разделал бы Криворучко за такую недисциплинированность. А Якир спокойно - даже с улыбкой!
– подошел к доске и начал сопоставлять новый вариант со старым и доказал полную несостоятельность доводов Криворучко, так что даже и этот упрямец вынужден был согласиться. В перерыве я подхожу к командующему и шепотом спрашиваю: «Зачем вы, Иона Эммануилович, миндальничаете с Криворучко? Ведь он же такой недисциплинированный!»

Якир берет меня под руку и говорит: «Вы неправы, товарищ Бобров. Криворучко хороший, дельный комкор. Я бы мог приказать ему исполнять, а не рассуждать. Но ведь нам не это надо. Важно, чтобы человек понял необходимость предложенных мер. Тогда он душу вложит в это дело»... А потом, что бы вы думали? Приказал командиру корпуса разъяснить командирам дивизии те самые требования, против которых он, Криворучко, возражал. И преподнес это так, будто требования те придумал сам Криворучко. Но зато после совещания Якир задержал его. «Ограничиваюсь, - говорит, - замечанием в надежде, что вы продумаете, где докладывать свои соображения, когда и в какой форме». Знаете ли, Николай Павлович, - продолжал Бобров, - что больше всего удивляет? То, что Якир постиг сложность воспитания в каких-нибудь тридцать лет. Это же юноша, самое большее поручик по прежним временам. Мы с вами в этом возрасте дальше полубатарейного офицера не шли, а мысли наши, помните, чем были заняты?

Павлов придвинулся к нему и стариковским голосом промурлыкал: «Красотки, красотки, красотки кабаре...» Полковники расхохотались.

– Да, - сказал Павлов, - у этого все помыслы только о деле. Далеко пойдет. Если в тридцать лет он командующий округом, то как вырастет через 10-15 лет!..

В эпизоде с Криворучко, о котором рассказал Николай Михайлович Бобров, проявилось не только желание Якира убедить подчиненного, но и кое-что другое. Якир высоко ценил этого талантливого военачальника, выходца из народных глубин, хотя тот и не лишен был некоторых странностей.

На окружных маневрах в 1935 году мне пришлось быть свидетелем любопытной сценки. У штабной палатки стояли несколько высших командиров вместе с Якиром и громко хохотали, слушая начпуокра Амелина. Амелин рассказывал об очередной выходке Криворучко.

– Приезжает Криворучко в лагерь. Дело было ночью, и комкор, как завзятый конник, начал поверку с конюшни. Дежурный молодцевато докладывает: «Происшествий никаких не случилось!» Криворучко входит в конюшню и видит, как дневальные заходят в станки, пинками поднимают лошадей и дают им сено. «Ты что же это, братец, делаешь?
– с возмущением спросил комкор дежурного.
– Кони отдыхают, а ты их будишь и заставляешь сено жевать?»- «Все делается точно по Инструкции, товарищ комкор». Дежурный приносит инструкцию. В ней черным по белому написано: «В течение ночи суточный наряд обязан дважды давать лошадям сено». Криворучко вспыливает: «Кто составлял инструкцию?» - «Старший ветеринарный врач полка!» - «Веди меня к нему. А ты, адъютант, ступай на кухню, принеси буханку хлеба». Пришли к палатке ветврача, оттуда - храп. Адъютант входит внутрь, зажигает свет, будит врача и дает ему хлеб. Ветврач кричит: «Убирайтесь вон с вашей дурацкой шуткой!». Но в это время слышит снаружи хорошо знакомый ему голос Криворучко: «А ты не кобенись, не кобенись, сам инструкцию писал, сам ее и выполняй. Ешь хлеб два раза в ночь, как в инструкции писано про коней». Услышал комкор звон стакана о графин, кричит: «Роби все по инструкции, водопоя не предусмотрено - так ты за графин не хватайся». Потом заходит в палатку, спрашивает: «Ну, как инструкция?» Якир, дослушав рассказ, серьезно заметил:

– Поощрять такую систему воспитания мы, конечно, не будем, но и Криворучко строго судить не стоит. А при случае скажу ему, чтоб обходился без таких экспериментов.

Бывая в частях, Иона Эммануилович не упускал случая побывать на командирских занятиях. Мне не раз во время Великой Отечественной войны вспоминалось одно занятие группы командиров полков нашей дивизии, на котором присутствовал Якир.

Мы разыгрывали на картах наступательный бой стрелковой дивизии. Увидев, что дивизия у нас очень легко продвигается вперед, командующий дал ряд вводных, и она оказалась в полном окружении в 40 километрах от своих войск. Как раз подошло время перерыва. Мы вышли покурить, к нам присоединился Иона Эммануилович.