Командарм
Шрифт:
— Да… Спасибо!
Наваждение кончилось, жизнь возвращалась в обычное русло.
"Солнечный удар".
Она прошла в комнату, огляделась рассеянно.
— Вас и не узнать теперь…
Прозвучало странно. Он к ней в горком заезжал то и дело. Находил повод и заходил. Последний раз — дней десять назад. Так что видела она его уже одетым по форме и при орденах.
— А вот вас трудно не узнать, — улыбнулся он.
Скованность — вообще-то совершенно не свойственная Кравцову в отношениях с женщинами — проходила. Возвращались уверенность в себе и иронично-холодный взгляд на "объективную реальность,
— Чем обязан? — нужно ли было брать этот тон?
Но сделанного не воротишь. Спросил. А в ответ…
— Я, собственно, попрощаться зашла, — сказала женщина, обливая Кравцова темным золотом своего взгляда. — Я уезжаю…
— Как?! — Кравцов не верил своим ушам. — Как это уезжаете? Зачем?
— Куда? — спохватился он. — Когда?
— Сегодня, — ответила Кайдановская. — В Москву… ЦК прислал путевку… В Коммунистический Университет.
ЦК… Университет…
"Глупость какая!"
Но глупость или нет, а по факту получалось, что Кайдановская уезжает. И это оказалось лучшим поводом, чтобы понять простую вещь: она ему не безразлична. И более того: он, кажется, снова был влюблен.
"Возможно? — удивился Кравцов своей неожиданной застенчивости. — Не возможно, а наверняка. И я ей тоже… Иначе бы не пришла".
— Вот как, — сказал он, подходя к ней. — Это жаль, но ничего не поделаешь. Удачи, Рашель Семеновна.
Первоначально он на этом и намеревался закончить. Но, видимо, жизнь действительно возвращалась в "покойного" командарма.
Макс положил руки ей на плечи, сжал аккуратно и заглянул в распахнутые навстречу глаза.
— Я найду тебя, — сказал он. — Я, может быть, для того и жить остался, чтобы тебя встретить…
— Проходите, товарищ Кравцов. Садитесь!
Десятого августа Якир неожиданно вызвал Кравцова в Киев. Приказ передали по телеграфу, и, более того, бывшему командарму успели даже "подыскать" оказию — воинский эшелон, следовавший как раз через "Мать городов русских" куда-то на северо-запад. Ну, приказ — приказ и есть, а Кравцов давно уже забыл, что значит быть штатским, носить партикулярное платье, и не зависеть ни от чьей воли, кроме, разве что, параграфов гражданского уложения. Собрался — "Как там говорится? Нищему собраться, только подпоясаться…" — закинул за плечо вещмешок и скатку шинели и отправился в Киев.
Дорога заняла почти три дня, но, в конце концов, Кравцов добрался до штаба округа [4] . На дворе было уже тринадцатое августа. Стояла глухая ночь. Улицы Киева затоплены мглой, и город кажется покинутым и брошенным на произвол судьбы. В темных подворотнях, за глухими палисадами, в черных зевах переулков мерещатся бандиты и петлюровские недобитки, так что револьвер уже отнюдь не представляется декоративным элементом снаряжения, и даже напротив — сейчас Кравцов, едущий на извозчике в центр, не отказался бы и от чего-нибудь посущественнее: от "гочкиса", скажем, или "максима". Но нет у него пулемета, и винтовки нет. Остается надеяться на судьбу и наган.
4
Столицей Советской Украины в этот
А еще приходят в голову мысли, типа, какого хрена надо было уезжать с обжитой и населенной живыми людьми станции и тащиться к какой-то матери в пустой по ночному времени штаб. Но тут он, как выяснилось, ошибался, не вполне оценив серьезности момента. Штаб округа не спал, а его, Кравцова, и вовсе "с нетерпением ожидали". Так что, не умывшись и не побрившись с дороги, как есть — в пропотевшем френче и с трехдневной щетиной на щеках и подбородке — Кравцов тут же, не успев даже толком переговорить с Якиром, был усажен в автомобиль и возвращен на вокзал. Там, на дальних путях, под усиленной охраной стоял бронепоезд с прицепленным в середине состава, между артиллерийским броневагоном и платформой с выложенным из мешков с песком бруствером, штабной вагон наркома обороны Украины и Крыма Фрунзе.
— Проходите, товарищ Кравцов, — предложил Фрунзе. — Садитесь!
Максим Давыдович не стал жеманиться. Предлагают пройти и располагаться, почему бы и нет? Не к стенке же ставят. Да и любопытно стало. С Фрунзе он лично никогда не сталкивался и ничего особенного о "покорителе Крыма" не слышал. В те поры, когда Фрунзе принял Южный Фронт, Кравцов уже числился среди покойников. А до того, пока был жив и командовал армией или дивизией, уж всяко разно было ему не до среднеазиатского ТВД. Своих дел хватало.
— Почему вас поставили на Восьмую армию?
— Может быть, чаю предложите? — вопросом на вопрос ответил Кравцов, без спешки усаживаясь на стул.
— Будете чай? — как ни в чем, ни бывало, спросил Фрунзе и подвинул к себе по гладкой столешнице трубку и кисет.
— Спасибо, — кивнул Кравцов. — С удовольствием. И если у вас, Михаил Васильевич, еще и поесть чего найдется, совсем хорошо.
Простонародные нотки в гладкой интеллигентной речи Кравцова давались ему после трех лет гражданской войны практически без всяких усилий. Сами собой приходили и оставались столько, сколько требовалось, то, толпясь и высовываясь, если разговор шел с "братишками", то, появляясь подобно редкому пунктиру, лишь обозначая принадлежность к кругу "своих".
Фрунзе глянул остро, на кравцовское "чего", кивнул и нажал кнопку электрического звонка. Ординарец появился практически сразу, видимо, знал и понимал службу правильно, а не как некоторые. А "некоторых", следует заметить, развелось в последние годы слишком много.
— Принесите, пожалуйста, товарищу стакан чая и что-нибудь перекусить, — мягко приказал Фрунзе и, обернувшись к Кравцову, стал неторопливо набивать трубку.
— Так как вы попали на Восьмую армию? — повторил нарком свой вопрос.
Было очевидно, обстоятельства болезни Сокольникова Фрунзе известны. Начальника военных сил Украины и Крыма интересовал совсем другой вопрос.
— Со Львом Давыдовичем я едва знаком, — неожиданно Кравцов поймал себя на странной мысли. Он не нервничал, не чувствовал ровным счетом никакого напряжения, и более того, вообще смотрел на этот ночной разговор как бы со стороны. Странное чувство, нерядовое переживание. Но скорее интеллектуальное, чем эмоциональное.
"Чудны дела твои, Господи!"