Командир
Шрифт:
— Да, он погиб, а ты жив, — хмуро сказал Самойлов. — Это непоправимо. Ты сам летчик, и ты знаешь наши законы. Никто не спросит тебя, почему ты оставил в беде своего командира. Но об этом подумают многие. Даже твои друзья. Особенно друзья Цыганка. К тому же единственный свидетель — против тебя. Дело серьезней, чем тебе кажется. Я уже получил приказ отстранить тебя от полетов. А верю ли я тебе? — Он помолчал. — Тебе верю. И за тебя буду драться. Вот так. А теперь иди.
Из кабинета Егоров медленно шел по безлюдному коридору. В окнах виднелись
От проходной до поселка было недалеко. На шоссе горели фонари. Зеленая листва тополей светилась. Была душная ночь.
Егоров свернул на свою улицу. Вдали, на углу, под часами, стояли двое — парень и девушка. Подойдя, он внезапно узнал Надю и Сорокина.
Помнится, он сразу подумал, что сержант не зря добился свидания в поздний час. Невольно он замедлил шаги. Он еще надеялся, что сержант сказал Наде правду. Но вот совсем близко, в свете фонаря, Егоров увидел ее лицо и все понял... А он так привык встречать в этих глазах мягкость и затаенную ласку. «Ты слишком добра, — говорил он ей. — Какой из тебя юрист!» — «А ты знаешь, — смеялась она, — как по-чешски называется министерство юстиции? Министерство справедливости. Я буду работником справедливости».
И, помнится, он чуть было не ударил Сорокина — прямо в его синие, наивные, холодновато-скользкие глаза. Но что-то тогда остановило его, кажется, слова Нади.
— Мое счастье, — тихо, почти шепотом сказала она, — что я не связала жизнь с таким трусом и шкурником.
Наверное, она еще не знала тогда, что у нее будет ребенок и что жизнь их уже связана навсегда.
А он понял, что никакие его слова сейчас ничего не изменят. Он подумал только, что впереди еще будет время ей все доказать, — не знал, что после этой ночи они увидятся снова спустя много лет.
Он не ударил Сорокина и ни слова не сказал Наде. Но, уходя от них, оглянулся и опять увидел ее глаза, и услышал:
— Как ты мог!..
И хотя с той ночи минуло много лет, до сих пор он слышит тот крик: «Как ты мог!»
Он распахнул дверь кабины и в упор посмотрел на Сорокиных. Конечно, бывший сержант не заметил своего бывшего старшего лейтенанта. Но Надя, подняв глаза, узнала Егорова.
Первый раз за многие годы они снова были втроем, — как в ту далекую ночь на пустынной улице. И в глазах Нади снова вспыхнул так и не угасший отблеск той ночи, и Егоров понял, что для нее годы не изменили почти ничего.
Он подошел и поздоровался. Сорокин был приятно удивлен. Даже улыбнулся своей холодноватой, едва ощутимой, скользящей улыбкой, знакомой Егорову. А Надя, не таясь, ответила сдержанно.
— В Москву? — спросил он.
— Нет, на юг, в отпуск, — ответила Надя. — В Москве будем один день, заедем к маме.
— Она все там живет?
— Да, все там, — неохотно сказала Надя: Егоров неосторожно коснулся их прошлого.
Он понял это и, меняя
А сам видел украдкой, что сын, Алеша, разглядывает значки пилота-миллионера на его пиджаке.
— Мой отец тоже был летчиком, — сказал он.
И Егоров вспомнил, как эту же фразу сын сказал в их первую встречу; и опять вспомнился тот осенний дождливый вечер, и грустный мальчик, и старая фотография с обломанным уголком.
Но вот что задело Егорова: те же слова Алеша произнес теперь как-то легко и небрежно.
А мать сразу перебила его:
— Алеша, ты задерживаешь товарища.
— Ничего, — ответил Егоров. — Может, он сам будет летчиком.
Алеша, подумав, спросил:
— А это трудно?
— Можешь увидеть сам.
— Я видел только в кино.
— Ну, идем, покажу.
Сын смотрел недоверчиво.
— Ты будешь там мешать, — быстро сказала Надя.
Сорокин молчал.
— Не помешает, — сказал Егоров. — Он на одну минуту.
— Можно, мама?
— И не беспокойтесь за него, мама и папа. — Это Егоров сказал с чуть заметной горечью.
Конечно, они поняли, что хотел он этим сказать.
— Хорошо, иди, — вздохнула Надя.
Егоров пропустил сына в дверь. И в кабине были удивлены, увидев рослого незнакомого паренька.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здорово! — ответил Иннокентий, второй пилот, взглянув на командира: хотел понять, чем вызвано нарушение дисциплины.
— Знакомьтесь, — сказал Егоров. — Это Алеша. Его отец был летчиком.
— А-а, — успокоился Иннокентий. — Сын летчика, наше племя. А где отец? Уже на пенсии?
— Погиб, — быстро сказал Егоров. — Погиб в Арктике.
Алеша обернулся и посмотрел на него странно, с пытливостью, с недоверием.
— Ну, ну, садись. Ты же хотел посмотреть.
Алеша осторожно втиснулся в левое, командирское кресло.
— Командуй, — подмигнул ему Иннокентий.
Тронув Иннокентия за плечо, Егоров дал понять — оставь его, пусть сидит.
Сын чуть подался вперед и замер. И отец понимал его, — когда-то он сам впервые увидел, как величаво и плавно плывет навстречу все небо и вся земля.
Небо у горизонта пылало закатом, светились облака, а земля под ними темнела пятнами гор и тайги.
Сын сидел и смотрел, а отцу очень хотелось дотронуться до него и почувствовать его теплоту. Да, у него есть и дочь, и, когда он, вернувшись из рейса, входит в свой дом, она уже спит, и он стоит у детской кроватки и думает: а где-то есть сын. Есть сын. И — нет его.
Хотя вот он, живой: рука отца легла ему на плечо.
Молниеносно они пронзили легкое облачко, и по кабине скользнула бесшумная тень. Потом снова казалось, что они висят в фиолетовом небе. Землю закрыло сумраком. В темной глубине мерцали редкие искры огней. Только у горизонта, отражая закат, светилось тусклое пятно.