Командировка на химию
Шрифт:
Он поднял бутылку и потряс ею в воздухе.
– Одно спасение от ядов – вот это! Гены не выдерживают, а наша наука молчит. А во Вьетнаме, говорят, уже эти, как их, мутаторы рождаются.
– Это у тебя мутатор, а там – мутанты, – поправил уже пьянеющего техника Зубарев.
– Вот именно, мутанты, – снова поднял палец Зародов. – А ты говоришь, Жорка, незаконно. А платить копейки за такую работу законно?
– Да я что, я же не спорю, – согласился от такого натиска Клёнов. – Вам-то виднее, у вас опыт.
–
– Ну, хватит на сегодня, – прекратил полемику командир. – Спать пора. Завтра начинаем работу.
Наутро, приехав на аэродром, запустили двигатель и подрулили на загрузочную площадку. К этому времени агроном смог организовать то немногое, что требовалось договором: ящики с песком, огнетушители, умывальник с мылом и полотенцем и бочку под бензин. Правда, не смогли найти сторожа, который, если и не смог бы противостоять преступникам, то хотя бы мог отгонять от бочек с ядом случайно забредшую на аэродром скотину. Согласно директиве министерства охрана должна быть вооружённой. В этой директиве подробно расписывалось, какого калибра должно быть оружие, сколько патронов должно быть у сторожа и даже номер дроби в патронах. Но согласно другому указанию другого министерства всё оружие, которое не зарегистрировано, как охотничье, должно быть сдано людьми в соответствующие органы. Получился замкнутый круг. У кого было ружьё зарегистрированное, не хотели идти в сторожа. Отдать же его тому, кто желал охранять народное добро от гнусных посягательств воров и бандитов – тоже нельзя. А у тех, кто имел оружие не зарегистрированное (в любой деревне такие есть) и вовсе не возникало желания его показывать. В итоге сторож, обычно дед времён Куликовской битвы, охранял государственное имущество с дубинкой. Ночью он мёртвым сном спал в притаскиваемой на аэродром специальной будке или, как только экипаж покидал аэродром, тоже исчезал до утра. Наутро же, бывало, экипаж приезжал раньше сторожа. В деревне, говорят, встают рано. В авиации всегда вставали ещё раньше.
Авиатехник Зародов запустил помпу, и она со страшным треском накачала за три минуты в более, чем полуторатонный бак самолёта маслянистой и отвратительно пахнущей пенистой жидкости.
– Вообще-то, согласно инструкции министерства, мы должны в респираторах работать, – сказал Зубарев, – но попробуй-ка в них полетать.
Вырулили на старт, взлетели. Самолёт непривычно раскачивался вдоль продольной оси от болтавшейся в баке жидкости.
– Держи штурвал, – приказал Зубарев, взял карту полей колхоза и нашёл нужное поле. Сориентировался и снова взял управление на себя. Затем самолёт вдруг резко накренился и круто пошёл к земле. Гошка инстинктивно
– Не вмешивайся в управление! – рявкнул командир. – Только страхуй.
Машина пикировала, до земли оставалось не более десяти метров. «Не убили ночью, так сейчас убьют» – мелькнуло в сознании Гошки. Самолёт выровнялся в двух метрах от земли, когда, казалось, катастрофа была неизбежна. По команде он включил аппаратуру сброса и за самолётом расцвёл пышный хвост распылённых химикатов. Впереди в сторону метнулся какой-то человек. Оказалось, это был сигнальщик, которого перед вылетом он инструктировал, как себя вести на поле, чтобы не попасть под шлейф. Убегать надо в сторону, откуда дует ветер.
Вот тут-то и началось. Это было похоже на воздушную штурмовку. Очень даже похоже. Рёв мотора, разворот, заход на цель, резкий бросок вниз, сброс химикатов, резкий выход с гона с набором высоты, когда самолёт буквально отпрыгивает от земли вверх, как пробка из бутылки с шампанским, боевой разворот с креном 45 градусов для нового захода. Только вместо ракет и снарядов на землю лилась ядовитая смесь. И так один заход, другой, третий, четвёртый… Горизонт кувыркался, как в калейдоскопе. Уже на шестом полёте от переменных перегрузок, отвратительного запаха и жара в кабине Гошка почувствовал, что до конца рабочего дня его не хватит.
К полудню сделали 15 полётов. Жара в кабине установилась градусов под сорок. А тут ещё этот изнуряющий запах. Обед им привезли на аэродром.
– Ну что, понял, что такое химия? – спросил Зародов вяло ковыряющего вилкой в тарелке и молчаливого Клёнова. Есть не хотелось.
– Начинаю понимать, – односложно ответил он, выпил компот и откинулся на спину, закуривая.
Через час снова взлетели. После обеда ко всем прелестям добавилась болтанка, и самолёт постоянно трясло, словно он был не в воздухе, а стоял на каком-то чудовищном вибраторе. К вечеру Гошка уже ничего не соображал, появилось какое-то странное безразличие к происходящему, как будто и не он сидел в кабине, а только наблюдал за всем происходящим со стороны, словно в замедленной киносъёмке. Он ещё не знал, что это реакция организма на часами вдыхаемые пары гербицида.
А Зубарев с какой-то яростной лихостью всё бросал и бросал машину в развороты, пикировал, взмывал с метра от земли до высоты 50 метров за три-четыре секунды, разворачивался и снова пикировал. Солнце впереди справа, солнце сзади слева, при разворотах оно опрокидывалось к горизонту и тут же возвращалось на своё место. Сброс, двадцать секунд над полем, выключение аппаратуры, повторный заход, сброс…
Закончили они эту эквилибристику с заходом солнца. Двенадцать часов провели в кабине, как сказал Зародов, в условиях и в дурном сне не снившихся военным лётчикам.
Конец ознакомительного фрагмента.