Командировка
Шрифт:
– Я не спросил, как ты съездил. Все благополучно?
– Да, прекрасно.
– Должен признать, старина, на меня отсутствие Геты действует самым пагубным образом. Я становлюсь брюзгой и деградирую не по дням, а по часам.
Ладно, катим в гости.
– В какие гости?
Не хватало мне еще поехать в гости. Вот уж да.
Гости, театры, балы. Это то, что мне сейчас нужно больше всего. А Наталья мне не нужна. Слышишь, участковый доктор? Ты мною выдумана и мною уничтожена. Самостоятельно ты не существуешь.
– Я же тебе объяснял, Витек. Милая компанишка,
Чудесная семейная пара. Очень любят собирать гостей.
– Меня не звали.
– Брось, Виктор. Не нуди!
И мы поехали в гости.
Небольшая однокомнатная квартира, и множество людей. Толпа, загнанная в малогабаритный куб. Посреди комнаты раздвинут стол, уставленный бутылками и закусками. Гости сидят кучно на стульях. Дым сигарет и ровный клекот голосов. Нас встретила хозяйка, женщина, удивительно похожая на крокодила Гену, любимца детворы. Михаил передал ей наши скромные букеты и бегло меня представил.
– Гордость отечественной электроники Виктор Семенов.
– Как же, как же, Семенов. Премного наслышаны.
Больше на нас никто не обратил внимания, и мы скромно притулились с краешку стола на одном стуле.
Михаил выискал две чистые рюмки, мы с ним выпили вина и закусили, ни к кому не обращаясь, точно пришли не к застолью, а в лес. Жуя подсохшую колбасу, я разглядывал собравшихся. Мужчины и женщины примерно нашего с Мишей возраста. Но попадаются и совсем юные особы. Рядом со мной как раз сидела симпатичная девчушка, совсем молоденькая. При каждом движении я волей-неволей прикасался к ее боку, она ежилась и бросала на меня из-под туманно сощуренных век вопросительные взгляды.
– Вы извините, - сказал я.
– Такая теснотища, как в очереди за палтусом. И меня еще сбоку вот этот мужчина все время пихает.
– Ничего, - милостиво кивнула девушка, - А вас как зовут?
– Людмила... Тсс!
– она предостерегающе подняла мизинчик. Все смотрели на худого, черноволосого дядьку, сидевшего почти напротив меня, ближе к окну.
Дядька витийствовал без умолку, а если на мгновение умолкал, дабы пропустить рюмашку, тут же со всех сторон неслись к нему умоляющие женские голоса: "Продолжайте, Иннокентий! Мы слушаем, пожалуйста, продолжайте! Это так тонко!"
Обличьем знаменитый поэт напоминал усохшую грушу "бери-бери", к которой какой-то озорник приклеил два тыквенных семечка - глаза.
– Поглядите вокруг внимательно, - призывал поэт, обводя вилкой гостей.
– Кому нынче интересна и душевно необходима поэзия? Только самим поэтам, да еще тем, которые почему-то воображают себя поэтами. Это одно из следствий научно-технического прогресса. Увы! Стихи, множество стихов продолжают печатать по инерции, по традиции. Их читают юнцы, экзальтированные девицы, а зрелым людям они ни к чему. Люди спешат. Скорость превыше всего. Как только люди заспешили, как только утратили вкус к божественной медлительности, нужда в поэтах исчезла. Полагая, что, чем быстрее бежишь, чем больше освоишь наукообразных истин, тем быстрее очутишься в райских кущах, человечество приблизило себя к катастрофе, к самоуничтожению.
Тут Иннокентий ненароком ударил себя в грудь кулаком.
– Какие верные и страшные вещи он говорит!
– обернулась ко мне соседка Люда.
– Выпьем!
– предложил я громче, чем следовало.
– Выпьем за никому не нужных поэтов. За их предупредительно фосфоресцирующие черепа.
Многие на меня оглянулись с неодобрением, а Иннокентий указал на меня вилкой, как на иллюстрацию к его трагическому откровению. Но рюмку охотно поднял.
Девушка слева подала ему тарелку с маринованными огурчиками и держала ее на весу, пока он пил.
Я сказал громче прежнего:
– Да, вот и дворники тоже нынче без надобности.
Стоило появиться уборочным машинам, как нужда в дворниках резко сократилась. Собственно, дворник стал фигурой анекдотической. Нет для него больше поля деятельности.
Михаил сбоку сипло захохотал, тесня меня бедром.
Иннокентий расстроился окончательно:
– Вы ничего, видно, не поняли, молодой человек.
Я высказывал очень серьезные вещи.
– Отмирают древние профессии, - согласился я.
– Тут не до юмора.
Иннокентий, всматриваясь в меня, слишком надолго задумался, и я испугался, что он собирается швырнуть в меня надкусанным огурцом. От греха поднялся и вышел на кухню, словно бы имел там надобность.
Люда почему-то вышла следом. Стоя у окна, мы закурили. У нее было невыразительное, милое, чуть одутловатое, капризное лицо, и в глазах горели веселые звездочки. Она мужчин изучала и поэтому к ним приглядывалась.
– Что это вы так прицепились к Иннокентию? Вы ИЗ МИЛИЦИИ?
Я ее тоже стал разглядывать и увидел, что у нее изумительно выточенные руки с длинными розовыми ноготками, а тонкую талию перехватывает солдатский ремень с широкой латунной бляхой, видимо, признак принадлежности к чему-то. Я подумал: забавно бы было ее неожиданно схватить и поцеловать. Что такого.
– А как фамилия Иннокентия?
Она назвала довольно известную, по крайней мере я ее слышал не первый раз. Но никаких поэтических ассоциаций эта фамилия у меня не вызвала.
– Я не из милиции, нет. Просто меня раздражают фарисейские пророчества. Я их, Люда, много наслушался.
– Вас раздражает его откровенность?
– Это не откровенность, а способ воздействия на детские умы наивных девочек. Такая откровенность - род провокации.
– Может быть, вы завидуете ему?
– Если вы в него влюблены, то да.
Этот смелый пассаж Люда встретила журчащим горловым смешком.
– У него и без меня достаточно поклонниц, слава богу, - сказала она. Ужас, сколько у Иннокентия поклонниц.
– Он женат?
– Какое это имеет значение.
– В самом деле, - глубокомысленно кивнул я.
– Поэт, в сущности, принадлежит всем и никому. Я понимаю.
– А вы мне нравитесь, - задумчиво сказала Люда.
– У вас очень изящная манера излагать гадости.