Командировка
Шрифт:
У Коростельского было трое детей, мальчик и две девочки, и у Окоемовой - сын, а также тяжело больная мать, которой она вечно доставала импортные лекарства.
"Разойдитесь!
– думал я уже с жалостью.
– Бегите друг от друга, как от чумы. Никогда не садитесь за один стол обедать и не выходите вместе с работы.
А еще лучше тебе, Володя, побыстрее перевестись в другой отдел. Бегите! Спасайтесь! Есть еще шанс!"
Так я думал, но, конечно, не произнес ни слова.
Рядовое, по поразительное событие, когда два человека работают рядом, встречаются ежедневно, равнодушно обсуждают новости, иногда ведут общую разработку, спорят,
– вспыхивает электрический разряд, и души двух людей воспламеняются, соприкоснувшись. Этот момент неуловим и таинствен, как сама любовь. Смешливый Амур - меткий и ловкий стрелок. Уж если попал, то попал. Нет больше двух коллег, есть два очарованных создания, вокруг которых - принюхайтесь хорошенько! струится аромат лилий и позванивают шутовские бубенцы. В коллективе им не спрятаться, они как мишень, выхваченная из мрака мощным лучом прожектора. Им и от себя не спрятаться, ибо они обречены сплясать любовный танец у всех на виду. Трудно ли им, унизительно ли, весело ли - не берусь судить. Одно скажу: бог, или кто там насылает эту напасть, храни, храни влюбленных. Хоть на это-то хватит у тебя добра?..
После обеда я пошел к Перфильеву, чтобы опять отпроситься. Но сегодня это был совсем не тот Перфильев, что вчера. Я застал его в лаборатории и только было при всех заикнулся о своей надобности, как он предостерегающе поднял палец, схватил меня за руку и вывел в коридор. Тут он начал мяться, как некрасивая девица на танцплощадке. Оказалось, вчера около пяти часов меня разыскивал Перегудов и, узнав, что Перфильев меня отпустил, устроил ему нагоняйчик.
– Такие эксцессы нам совсем ни к чему, - сказал, извиняясь, Перфильев.
– Хорошо, Руслан Викторович, что-нибудь придумаю, как уйти.
И тут он совершил в некотором роде акт самопожертвования.
– А вам очень нужно?
– Позарез.
– Ступайте, Виктор Андреевич. Семь бед - один ответ. У вас какие-то неприятности с руководством?
– Незначительные, - ответил я.
– Так или иначе все утрясется.
В детский садик № 89 я приехал в половине пятого. В раздевалке средней группы две ранние мамаши уже хлопотали над своими сокровищами. Сверкали счастливые мордашки. В большой комнате дети ждали родителей. Гул, взвизги, беготня - кончаются пять дней разлуки. Все пронизано нетерпением. Самые шустрые колобки то и дело норовят выкатиться в коридор. Воспитательница девушка с ненатурально строгим лицом - удерживает позицию у дверей. Настроение, конечно, у всех праздничное.
В шумной ораве я выискал глазами Леночку. Она сидит на стульчике и читает книжку. Весь ее гордый вид свидетельствует о том, что она выше этой суеты.
На двери - ноль внимания.
Я объяснил воспитательнице, что пришел за Леночкой Кирилловой. Ее мама задерживается и попросила меня забрать ребенка. Воспитательница, не дослушав, крикнула: "Лена Кириллова! За тобой пришли!" Девочка аккуратно закрыла книжку, встала, оправила и отряхнула юбочку и только тогда направилась к нам. Увидев меня, не удивилась, важно кивнула, но все-таки заглянула мне за спину: нет ли мамы там.
– Дядя Витя, а где мама?
– Она меня за тобой послала, малыш. Одевайся.
Трудно далась мне эта ложь, но ничего, проскочило. Лена подошла к шкафчику, на котором была нарисована зеленая морковка, и начала готовиться
Каждое движение ее было исполнено глубокого смысла и сознания ответственности. Первым делом она сняла свой детсадовский передничек и повесила его на плечики. Потом упаковала игрушки в прозрачный пакет и перевязала его ленточкой. Сняла и глубоко засунула в шкаф тапочки, а взамен обула ножки в плетеные сандалеты. Влезла в короткую юбочку с синими цветами по подолу и надолго задумалась, стоя ко мне спиной.
– Ты что, Леночек?
Повернулась ко мне - в руке гребешок. Я понял, взял у нее гребешок, сел на низенькую скамеечку и стал ее причесывать. Легкие светлые кудри проскальзывали сквозь зубчики, как песок. Головка пахла свежим мылом. Она стояла, твердо упершись сандалетами в пол. Маленькая грациозная женщина, чудо!
– Все, - сказал я.
– Полный порядок.
– А бант?
– спросила она удивленно.
Я завязал ей бант - широкую голубую ленту - пышным узлом. Руки у меня слегка дрожали, и сердце подкатывало под ребра. В любую минуту могла появиться Наташа.
– Может быть, ее мама зайдет попозже, - обратился я к воспитательнице.
– Мы не очень четко договорились. Вы скажите, что девочку забрал Виктор Андреевич, как она просила.
– Хорошо... Лена, до свидания!
– До свидания, Тамара Яковлевна.
На улице девочка по-хозяйски взяла меня за палец своей мягкой лапкой:
– Сейчас мы пойдем к маме, да?
– Как хочешь. А можем сходить в кино. Или еще куда-нибудь. Как хочешь.
"Самое правильное, - подумал я, - вернуть ее обратно, пока не поздно". Я вдруг почувствовал безотчетный непонятный страх, жгучее беспокойство. Рядом со мной вышагивала сама доверчивость, сама невинность. Кто я такой, чтобы она так безмятежно держала меня за палец? Наталья может окончательно рехнуться, не найдя дочь на месте. Что я делаю, болван?
– Ну, так как?
– спросил я.
– А мама не будет сердиться?
– Если и будет, то только на меня.
– Дядя Витя, тогда... тогда давай поедем в парк.
– Зачем?
– Там такие есть качели... и еще много всего. Там очень весело. Мы быстро-быстро там побудем, совсем немного.
Мы сели в такси и поехали.
Поехали. Лена смотрела в окно, показывала пальчиком, вскрикивала: "Ой какая собачка!", "Ой, дядя Витя, вон река!". Она оживилась, подпрыгивала на сиденье, теребила мой рукав. Из глаз - искры счастья.
Какая-то сила, которой не было названия, руководила мной, и я слепо ей подчинялся. Сначала я собирался забрать Леночку к себе домой и там ждать звонка Натальи. Она бы позвонила, я бы сказал: "Да, наша дочка у меня. Мы играем в шашки". Или что-нибудь в этом роде.
Теперь мы ехали в парк имени Горького кататься на качелях. И это было, наверное, правильно. Ребенок устал за неделю, ему нужно развлечься. И я тоже устал. И мне надо развеяться. Куда же нам ехать, как не в парк. Пусть Наталья побесится, пусть. Ей полезно...
Я испытывал злое удовольствие, представляя, как она мечется по детскому садику, как раздраженно набирает мой номер, а там - гудки, длинные гудки.
Очень освежает. Я их наслушался досыта, теперь твоя очередь. Кушай на здоровье! То-то слетит спесь твоего царственного равнодушия, то-то ты завертишься, дорогая, как грешница на сковородке. Очень рад за тебя. Очеловечься маленько. В любви важно нанести удар побольнее. Ведь так ты считаешь? Что ж, испытай на себе. Скажешь, ребенок - запрещенный прием?