Командующий фронтом
Шрифт:
— Русский язык понимаете? — спросил командующий.
— Нет, — ответил пленный по-английски.
Лазо удивленно вскинул брови и заговорил по-французски.
Оживился и пленный.
— По-французски я немного разговариваю, — сказал он, — моя мать уроженка Сен-Тропеза.
Машков, сидевший с Безугловым в стороне, пришел в восхищение от командующего и тихо сказал:
— Ученый человек Сергей Георгич.
— Уж я-то знаю. Он в Иркутске всех консулов на обе лопатки положил, — прошептал Безуглов и прислушался к беседе, хотя не понимал ни единого
— Какой вы части? — спросил Лазо. Пленный помялся, но ответил:
— Двадцать седьмого пехотного полка американской армии.
Лазо обомлел.
— Откуда вы родом?
— Из штата Нью-Джерси.
— Ваша фамилия?
— Джон Боутнер.
— Ваш полк подчинен чехословацкому командованию?
— Нет, нас два батальона.
— Кто ими командует?
— Полковник Морроу.
— Американец?
— Да.
— Как же вы попали сюда?
— Нас высадили во Владивостоке, а два батальона моего полка направили в Верхнеудинск.
— По железной дороге?
— Это оказалось невозможным. Мы приехали на автомобилях.
— Скажите, Боутнер, на чьей земле вы воюете?
— На русской.
— Вы в своем штате видели красноармейцев?
— Нет.
— Почему же вы приехали из-за океана с ружьем в руках помогать нашим врагам — белогвардейцам?
— Видите ли, война — это бизнес. Вы знаете, что такое бизнес? Это — коммерческое дело, гешефт, как говорят немцы…
— Не понимаю, — перебил Лазо, — вы солдат или торговец?
— Прежде всего я — коммерсант, так сказать, бизнесмен, — стараясь подробно разъяснить Лазо, охотно ответил пленный. — Я приехал сюда завязать коммерческие связи.
— Ну и как — успели?
— Я познакомился в Верхнеудинске с представителем большой коммерческой фирмы господином Гадаловым из Красноярска, и мы подписали с ним договор. Я хотел встретиться и с коммерсантами Читы, Хабаровска и Владивостока. Мы, американцы, не воюем, мы только помогаем русским, которые хотят восстановить порядок в стране.
— Поэтому вы убили из револьвера нашего казака?
— Я защищался. Ведь на меня налетели какие-то дикие всадники. Разве так воюют?
Лазо усмехнулся и, обернувшись к Безуглову, сказал:
— Степан, американец говорит, что казаки — дикари.
Машков, сидевший как на иголках, порывисто поднялся, подошел к Лазо и сказал:
— Товарищ главком, дозвольте мне вступиться за наших казаков.
Лазо нахмурился.
— Здесь допрос, а не расправа. Уведите его, но, — командующий погрозил пальцем, — не причиняйте никакого вреда ему. Мы на пленных не отыгрываемся.
Над Читой опустилась звездная ночь. В такую ночь пройти бы к Шилке и посмотреть на ее чистые воды — звезды глянули бы из глубины. Но на берегу мертво, как и на улицах города. Жители укрылись в домах, наглухо закрыв двери и ставни.
Давно прикрыл свою фабрику Заренбо, рассчитав всех рабочих. Миллионер Второв заколотил свой магазин в здании Даурского подворья на Александровской улице, закопал в землю шелковые и
С запада двигались белогвардейцы и чехословацкие мятежники — их задерживал Лазо. С востока шли американцы и англичане — их тревожили партизаны. На юге Чжан Цзолин разрешил японцам и семеновцам нарушить соглашение с Советами и снова вторгнуться в Даурию. Балябин отдал приказ по фронту об отходе.
Все шли на Читу.
Оставив бронепоезд на подступах к городу, Лазо пересел в свой вагон. Перед отъездом он вызвал Машкова и спросил:
— Я могу на вас положиться?
Машков снял бескозырку и посмотрел командующему в глаза:
— Как на каменную стену. Ваше слово — закон.
— Так вот, Машков, вы назначаетесь командиром бронепоезда. Все части я отправляю пешим порядком в Читу. Уходят аргунцы. Уезжаю и я со своим штабным вагоном. Остается один бронепоезд и команда подрывников. Каждые три часа я буду посылать гонцов из безугловской сотни за сводкой. Как можно дольше задерживайте врага. Прощайте!
— Счастливого пути, Сергей Георгиевич! — ответил Машков, впервые назвав командующего по имени и отчеству.
Агеев без рывка остановил паровоз на втором пути станции Чита. По приказанию Безуглова десятеро аргунцев, сопровождавших Лазо, выскочили из вагона и заняли сторожевые посты.
— Собирайся, Степан, — поторопил командующий, — пойдем в город.
Сходя со ступенек, Лазо услышал настойчивый женский голос:
— Я жена командующего и прошу пропустить меня.
— Это Ольга! — крикнул Лазо и обернулся к Безуглову; тот, спотыкаясь в темноте, уже бежал к часовым.
Безуглов оставил Лазо и Ольгу вдвоем. На столе тускло светила керосиновая лампа.
— Что слышно в городе? — спросил Сергей Георгиевич.
— Вчера Пережогин с анархистами обворовали казначейство. Кларковская сотня бросилась за ними, но след их простыл.
— Простыл, — усмехнулся Лазо, — пьянствуют где-нибудь на окраине города.
— Противник далеко? — поинтересовалась Ольга.
— За Ингодой. Его задерживает бронепоезд… Остались считанные дни. Где члены Центросибири?
— Яковлев здесь, и Бутин, и Гаврилов.
— Но где именно?
— Знаю только, где Матвеев.
— Проводи меня к нему.
— Нет, — сказала Ольга, — никуда ты сейчас не пойдешь.
Лазо — мягкий и застенчивый от простого человеческого счастья, от того, что Ольга была, как и он, сильной духом и телом, — не нашел слов, а просто обнял ее за плечи и прижал к себе. Она стояла перед ним красивая, вот такая, какую он увидел и полюбил с первой минуты на дороге. Они редко виделись, но никто из них не посмел бы ради свидания покинуть дело в грозные дни опасности, нависшей над республикой. Их любовь друг к другу крепла вместе с любовью к стране, которая в муках и крови оборонялась от врагов. И чем тревожнее было на фронте, тем больше они думали о счастье миллионов, которым готовы были отдать свои молодые жизни.