Комариный вопрос
Шрифт:
Теперь дед Василий при школе, охраняет компьютеры, а помирать, находясь на самом острие научно-технического прогресса, просто глупо. Не прогрессивное это занятие — помирать, не в духе нашей энергичной эпохи.
НЕБЫЛИЦЫ ЗИМАЕВА
Ребенка Зимаев не хотел. Но он все равно родился, не спросив у него согласия. И как бы издеваясь над Зимаевым, по ночам включал свою сирену. Зимаев спросонья двигал ногой в спинку кровати, нащупывая тормоз. Одновременно он пытался нащупать на голой груди карман, а в нем водительские права. Наконец, врубившись и смекнув, что
— Не ребенок, а инспектор ГАИ, — сетовал Зимаев. — Скоро штрафовать начнет.
Когда сын немного подрос, у него появился свисток — подарил кто-то из гостей, — и он целыми днями свистел в него.
Зимаев работал продавцом магазина «Мужская одежда». Торговал он костюмами, зарплату имел скромную, что никак не соответствовало его образу жизни.
Свистки нервировали Зимаева, в голову лезла всякая чепуха: то газетная заметка под тошнотворным заголовком «И поделом!» — о продавце, который, как и Зимаев, извлекал выгоду из дефицита; то строки из письма бывшего сослуживца, отсиживающего срок: «А кормят здесь сытно, на завтрак и ужин каша (дают добавку), благодаря физическим нагрузкам бессонницей не страдаю».
Кашу Зимаев ненавидел, особенно манную, он любил мясо с черносливом в горшочке и салат с крабами. Поэтому будущий приговор суда гр-ну Зимаеву В. К. виделся ему таким: «Жулику Зимаеву В. К. определить наказание в виде лишения свободного выбора еды на семь лет и насильного кормления его манной кашей — на завтрак, обед и ужин, а также непосредственно перед сном, чтобы исключить мясные и крабовые сновидения».
Издерганный шумовыми эффектами, исходящими от сына, свой арест Зимаев рисовал себе весьма затейливо. В момент получения им взятки от покупателя в торговый зал будет введена рота дюжих милиционеров, вооруженных свистками. Под заливистый свист он проследует по коридору, образованному милиционерами, в машину с маленьким зарешеченным окошечком. Несколько позже, после завершения следствия, машина с включенной сиреной доставит его к зданию суда. В суде он будет изворачиваться, врать, судья тоже будет свистеть и в конце концов покажет ему красную карточку. Его уведут с поля, из игры, из полноценной жизни.
Нет, не позавидуешь Зимаеву: меч Фемиды в образе манной каши, сын-садист, жена — передовик производства.
Как женщину Зимаев жену любил. Как ударницу труда ненавидел. С ударником, который потом и кровью добывает свой трудовой рубль, не поговоришь по душам о тонкостях его тайного промысла, не поделишься с ним своими страхами и переживаниями, а в случае провала — манной кашей. А главное, не скажешь, откуда в доме лишние деньги.
Приходится плести небылицы, пользуясь простодушием передовика труда.
Небылица первая. Он работает на космос, изучает спрос на космические скафандры, которые скоро появятся в продаже. Попутно изобрел принципиально новый парашют, на котором можно опуститься на Землю непосредственно с орбиты. Попутно наговорил на диктофон фантастическую повесть, которую издали массовым тиражом, но по соображениям секретности под псевдонимом.
Небылица вторая. В Таганроге умерла тетка, оставив Зимаеву, единственному наследнику: стол однотумбовый — один, кровать с панцирной сеткой — одна, табуретки — две, полка кухонная — одна,
От мебели Зимаев отказался, за кошкой и петухом выехал в Таганрог.
Вернулся он с кошкой и деньгами на машину: в петухе, который вел себя крайне агрессивно и которого Зимаев прирезал, съев его на обратной дороге, оказался уникальный гарнитур старинной работы: перстень, серьги, кулон. Так оригинально хранила тетка свои драгоценности — понятно, отчего петух был не в духе.
Небылица третья. Получил страховку от Международной ассоциации кинозрителей за прадедушку, который умер от страха во время демонстрации первого немого фильма.
С соседями было проще: Зимаевы только что въехали в новый кооперативный дом, поэтому соседей, если они проявляли любознательность, легко было накормить разговорами о превратностях африканского климата, который так непривычен для жителя средней полосы, о страстных экваториальных женщинах (чем ближе к экватору, тем больше в них страстности), о священных носорогах, которые бесцельно бродят по африканским городам и до того приручились, что даже выклянчивают у прохожих мороженое.
— Но вы же понимаете, — добавлял Зимаев, — в Африку я ездил не для того, чтобы кормить носорогов мороженым: как говорится, ничто человеческое нам не чуждо.
И соседи, такие же доверчивые, как жена, верили, что процветание Зимаева связано с его поездками в Африку. Но некоторые из них, на беду Зимаева, проявляли повышенный интерес к Черному континенту. Особенно докучал ему сосед по лестничной площадке.
— Я только что вышел на пенсию, — объяснил он свое любопытство, — и поэтому сгораю от нетерпения послушать про жаркие страны.
Он подкарауливал Зимаева у подъезда и засыпал его самыми разнообразными вопросами:
— Много ли акул у африканского побережья, не нападают ли они на купальщиков? Растут ли в Африке огурцы и если да, то известно ли тамошнему населению, что такое малосольный огурец? Водятся ли на экваторе лягушки и если да, то как они переносят жару?
Вопросы эти ставили Зимаева в тупик. Ему пришлось записаться в районную библиотеку и проштудировать всю имеющуюся в ней литературу про Африку.
Заодно он взял уголовный кодекс и залпом проглотил его. Зимаева огорчило, что хулиганам, то есть возмутителям тишины и спокойствия, срок полагается меньший, чем мирным, респектабельным взяточникам.
«Как это так, — недоумевал Зимаев, — культурный человек, который никогда не опускается до мордобития, а, наоборот, оказывает услугу ближнему, считается более опасным, чем хулиган?»
Но, с другой стороны, кодекс и порадовал Зимаева своей насыщенностью, многообразием преступных проявлений, среди которых попадались и более тяжкие, более омерзительные, чем его тайный промысел.
Сын у Зимаева рос смышленым и годам к десяти раскусил его. Узнав от матери и соседей о его небылицах, он принялся травить отца.
— Я слышал от соседей, что по африканским городам слоняются священные мамонты, — сообщил он как-то за завтраком. — Но самое удивительное, что эти мамонты больше всего на свете любят щелкать семечки.