Комбат
Шрифт:
— Да, господи, делайте, как вам надо, — поняв, что без разрешения они и веника из угла не возьмут, решила сразу сделать их хозяевами этой половины избы Александра.
— Ну, спасибо! — отвечал сержант и, замявшись, прикрякнув от неловкости, пояснил: — Только ведь мы… У нас что на себе. Лишний груз не под силу, уж извините… Если можно, конечно, попрошу гвоздиков…
— Я сейчас. У меня струмент и гвозди на повети, — заторопился старик.
— Спасибо, папаша, но мы сами сделаем, — взявшись за плечо уже похрапывающего бойца, ответил сержант и потряс спавшего:
— Лапин,
Лапин с трудом разлепил веки.
— Пусть спит, — попросил старик, — я сделаю.
— За солдатом нянек нет, папаша, ясно? — отчеканил сержант. — Вставай, Лапин!
— Да уж как не ясно? — усмехнулся старик. — Ни много ни мало и в разное время пятнадцать годов отбухал на службе.
Сержант уступил.
— Ладно, Лапин, отдыхай, мы с папашей сами сделаем.
— А ты сам что же — окаянный, что ли? — недовольно сказал старик.
— Мне это по службе положено, отец.
Когда гвозди были вбиты, сержант присел на лежанку у печи, и тотчас голова его поникла, глаза сомкнулись, но он справился с собой, потер глаза и, встав, начал будить бойцов.
— Смирнов, вставай. Разувайся, винтовку протри. Алехин, вставай…
Если кто тут же засыпал снова, уже резко, приказом, требовал:
— Встать! Разуться, привести в порядок оружие!
Полусонные бойцы стали протирать винтовки, сматывать обмотки, снимать ботинки и шинели.
Александра тем временем набила соломой два чистых матраца, сняла с постели свой и, положив их вдоль стены, устроила из одежи изголовья. Сержант указал каждому его гвоздь для оружия и шинели.
— Сам-то ложись, — сочувствующе проговорила Александра.
Когда и он уснул, спросила свекра:
— Неужто и наш где-то, так же вот?
— Служба есть служба, не сахар, что и говорить, — ответил он, — всяко бывает…
Печь еще топилась, когда на следующее утро в дом зашел молодой младший лейтенант, взводный, как потом узналось. Поздоровавшись со стариком и Александрой, он подошел к сержанту и, тронув его за плечо, негромко сказал:
— Подъем.
Сержант сразу сел на постели, тряхнул головой, точно отбрасывая сон, вскочил. Когда, одевшись, он встал перед взводным, тот коротко приказал:
— Приготовиться к занятиям! — и тотчас вышел.
— Подъем! — негромко скомандовал сержант.
Это слово дошло до всех сразу, но кое-кто лениво, нехотя потягивался на постели, и сержант прикрикнул:
— А ну, живо, живо!
На улице было пасмурно, ветрено, а из домов выбегали к реке в нижних рубахах бойцы.
С мылом в руке и полотенцем на шее сержант шагнул в дверь, крикнув:
— За мной, бегом!
Старик с Александрой, по молчаливому согласию, поставили варить ведерный чугун картошки. Когда разгулявшиеся от бега, посвежевшие от умывания солдаты вернулись в дом, Александра вынула чугун и, прихватив его тряпкой, хотела нести на стол. Сержант увидел, что собирается делать Александра, подскочил, спросил:
— Куда?
— Вам сварила, — смутившись оттого, что лучше ничего предложить не может, ответила Александра.
— Спасибо, но вы не беспокойтесь, пожалуйста, мы…
— Ешьте,
— Картошечка, да с огурчиками, мечта! Чья очередь за завтраком идти?
Двое солдат пошли за завтраком. Принесли кашу, хлеб, сахар. Сели за стол и, живо управившись с казенной едой, принялись за картошку. Если кто брал первую картошину побольше, другую выбирал поменьше, чтобы никого не обидеть.
«Молодцы, — видя это, подумал старик. — Порядок знают!»
Александра поставила самовар. Выпили по кружке, оставив каждый по кусочку сахара.
— Прибери, — сказал сержант Александре.
— Что вы, что вы?.. — замахала было руками Александра, но он спокойно и твердо настоял. — Возьмите. Это ребятишкам.
С учений они пришли, когда ребятишки уже спали. Пришли снова, еле держась на ногах.
— Корзину бы, хозяйка, — попросил сержант.
Александра подала.
— Выкладывай, — распорядился сержант.
Из карманов и вещмешков все стали вынимать и складывать в корзину картошку. В одну корзину не влезло, пришлось дать еще и другую.
— Это вам, — показал сержант на корзину побольше. — А это нам. Сварите, пожалуйста, если не затруднит.
— Да что вы, право? — и растерялась, и обиделась Александра. — Нет-нет! Мы ведь не в долг давали, что уж есть угостили…
— Знаем, как давали, — сказал сержант, — из последнего давали. Если солдат ничего не знает, не видит, не понимает, его школить надо, чтобы глядел, знал и понимал. Так что не надо ничего объяснять. Спасибо вам вот какое! — и, приложив к груди руку, он поклонился.
Так вот и пошло по-доброму, по-хорошему.
Каждый день перед сном или ночными занятиями приходил взводный или политрук и читал газеты.
Политрук рассказывал еще и общее положение на фронте, говорил, что в битве за Москву решается судьба Родины. Он говорил горячо и понятно, речь его звучала убежденно и уверенно, но всякий раз, когда он говорил, старику делалось тревожно. Опасность ощущалась с особою остротой.
Солдаты суровели лицами и, когда политрук уходил, перебрасывались короткими фразами:
— Ну, гады, дождутся же.
— Прут и прут, вроде ничто им нипочем.
— Будет ужо почем! Будет!
«Будет! Будет же!» — накаляясь той же, что и солдаты, страстью, думал старик.
Все шло как надо, только беда стала с мальчишками. Карманы у них были набиты гильзами, меж которых попадались и нестреляные патроны. Разговор шел о винтовках, пулеметах, гранатах, и, как ни сторожили их матери и бойцы, — лезли всюду. Того и гляди, попадут под пули на стрельбах или тайком, взяв оружие, наделают еще какой-нибудь беды. Николка, Ванюшка, Павлушка, Андрюшка постоянно толкались меж бойцов и завороженными глазами глядели на винтовки, прося только подержать, и, когда им разрешали это, блаженство так и распирало их лица.