Комедианты неведомо для себя
Шрифт:
— А что, разве их несколько?
— Временами их число доходило до пяти, — ответил Фроманто. — Полиция сыскная, начальником которой был Видок. Тайная полиция — ее начальник всегда неизвестен. Политическая полиция — ну, это полиция Фуше. Затем еще полиция Министерства иностранных дел и, наконец, дворцовая полиция (при императоре, при Людовике Восемнадцатом и так далее), а она вечно ссорилась с той, что помещается на набережной Малакэ. Ее упразднил господин Деказ. Я начал свою службу в полиции Людовика Восемнадцатого, я поступил туда в 1793 году, вместе с беднягой Контансоном.
Леон де Лора, Бисиу, Газональ и Гайар
— Теперь хотят обойтись без нас! Чепуха! — продолжал, помолчав, маленький человек, внезапно ставший таким страшным. — После 1830 года в префектуре хотят иметь людей порядочных; я подал в отставку и кое-как пробавляюсь задержанием несостоятельных должников.
— Он — правая рука приставов коммерческого суда, — шепнул Гайар Бисиу. — Но никогда не знаешь, кто ему платит больше — кредитор или должник.
— Чем низменнее профессия, тем нужнее в ней высокая честность, — наставительно изрек Фроманто. — Я служу тому, кто больше платит. Вы хотите получить свои пятьдесят тысяч, а с тем, кто вам может это обстряпать, вы торгуетесь из-за каждого гроша. Выкладывайте пятьсот франков, и завтра утром мы застукаем вашего молодчика, потому что мы уже вчера постелили ему.
— Пятьсот франков вам одному? — воскликнул Теодор Гайар.
— Лизетта ходит без шали, — ответил сыщик, и ни один мускул не дрогнул в его лице. — Я зову ее Лизеттой. по примеру Беранже.
— У вас есть Лизетта, и вы занимаетесь таким ремеслом! — возмутился добродетельный Газональ.
— Ремесло занятное. Сколько бы ни превозносили охоту и рыбную ловлю, выследить человека в Париже — куда увлекательнее!
— В самом деле, — сказал Газональ, вслух выражая свою мысль, — у них должны быть недюжинные способности.
— Если бы я перечислил вам все качества, которые нужны человеку, чтобы выдвинуться в нашем деле, — обратился к Газоналю Фроманто, своим наметанным глазом быстро разгадавший провинциала, — вы решили бы, что я описываю гения. Нам нужно зрение рыси. Отвага (ведь сплошь и рядом приходится бомбой врываться в дома, заговаривать с незнакомыми людьми так, будто ты с ними уже встречался, подговаривать их ко всяким низостям, которые всегда принимаются, и прочее). Память. Проницательность. Находчивость (надо мгновенно, на месте изобретать уловки и всегда различные, ибо приемы сыска всякий раз должны сообразовываться с характером и привычками того, за кем следишь). Словом — это небесный дар. В довершение всего — проворство, физическая сила, всего не перечтешь. Все эти способности, господа, аллегорически изображены над входом в гимназию Аморос как величайшие из добродетелей. Мы должны обладать ими, иначе — прощай ежемесячное жалованье в сто франков, которое нам выплачивает либо государство на Иерусалимской улице, либо пристав коммерческого суда!
— Вы, по-моему, выдающийся человек! — сказал Газональ.
Фроманто взглянул на провинциала, но не проронил ни слова, ничем не выдал своих чувств и вышел, ни с кем не простившись: несомненное свидетельство гениальности!
— Ну вот, кузен, ты только что видел олицетворение полиции, — сказал Леон провинциалу.
— Этот человек оказал на меня действие, способствующее пищеварению, — признался почтенный
Тем временем Гайар и Бисиу беседовали вполголоса.
— Я дам тебе ответ вечером, у Карабины, — громко сказал Гайар в заключение и, не взглянув на Газоналя, не попрощавшись с ним, снова уселся за письменный стол.
— Какой невежа! — воскликнул южанин, выйдя за порог.
— Его газета насчитывает двадцать две тысячи подписчиков, — сказал Леон де Лора. — Это — один из пяти влиятельнейших органов печати, и по утрам Гайару не до учтивости. Если уж нам нужно идти в палату, чтобы уладить дело кузена, давай выберем самый долгий путь, — закончил он, обращаясь к Бисиу.
— Изречения великих людей подобны позолоченным ложкам: позолота сходит от частого употребления, так и блеск афоризмов теряется от частых повторений, — заявил Бисиу. — Куда мы сейчас направимся?
— К нашему шляпочнику, отсюда до него рукой подать, — ответил Леон.
— Браво! — воскликнул Бисиу. — Если мы будем продолжать в том же духе, мы сегодня, пожалуй, не соскучимся!
— Газональ, — продолжал Леон, — ради тебя я подшучу над шляпочником, только будь важен, как король на пятифранковой монете; ты бесплатно увидишь редкостного чудака, человека, который от сознания собственного величия свихнулся. В наше время, мой милый, все жаждут славы, но многие вместо этого становятся смешными; отсюда — столько ходячих карикатур, совсем свеженьких...
— Но когда все прославятся, чем тогда можно будет выделиться среди прочих? — спросил Газональ.
— Чем? Глупостью! — отрезал Бисиу. — У вашего кузена орден, а я — хорошо одет, и все смотрят на меня...
При этом замечании, объясняющем, почему в Париже ораторы и другие выдающиеся политические деятели не вдевают больше орденские ленточки в петлицы фрака, Леон указал Газоналю на вывеску, где золотыми буквами значилось знаменитое имя: «Виталь, преемник Фино, фабрикант шляп» (а не шляпочник, как говорили в старину); объявления Виталя приносили газетам такой же солидный доход, как объявления трех продавцов целебных пилюль или миндаля в сахаре; вдобавок он был автором небольшого труда о шляпах.
— Друг мой, — сказал Бисиу, подводя Газоналя к роскошной витрине, — у Виталя сорок тысяч франков годового дохода.
— И он продолжает торговать шляпами? — завопил южанин, внезапно сжав руку Бисиу с такой силой, что едва не сломал ее.
— Ты сейчас сам увидишь, что это за птица, — ответил Леон. — Тебе нужна шляпа — ты получишь ее даром.
— Что, господина Виталя нет? — спросил Бисиу, не видя никого за конторкой.
— Господин Виталь правит в кабинете корректуру своего сочинения, — ответил старший приказчик.
— Что? Каков стиль?! — шепнул Леон своему двоюродному брату. Затем, обратившись к старшему приказчику, он спросил:
— Можно поговорить с ним, не опасаясь нарушить его вдохновение?
— Пригласите этих господ сюда, — произнес чей-то голос.
То был голос буржуа, голос человека, имеющего право быть избранным в палату, голос, в котором слышались влияние и богатство.
Вслед за тем в дверях соблаговолил показаться и сам Виталь; он был во всем черном; рубашка и украшенное бриллиантом жабо сияли ослепительной белизной. В глубине кабинета три приятеля разглядели красивую молодую женщину, сидевшую с вышиваньем в руках возле письменного стола.