Комедианты неведомо для себя
Шрифт:
Виталю можно было дать лет сорок; честолюбивые замыслы подавили в нем природную жизнерадостность. Он среднего роста, что является обычно признаком превосходного здоровья. Довольно полный, он следит за своей наружностью; он лысеет со лба и не огорчается этим обстоятельством, ибо это придает ему вид мыслителя. Жена смотрит на него и внимает ему с благоговением — видно, что она убеждена в гениальности и славе своего супруга. Виталь любит художников, но не потому, что понимает толк в искусстве, а из какого-то братского чувства; он сам себя считает художником и дает это почувствовать, упорно отказываясь от сего благородного звания и с обдуманной настойчивостью подчеркивая, что его занятие неимоверно далеко от искусства; все это делается для того, чтобы ему твердили: «Но вы ведь подняли шляпное дело до уровня науки».
—
— Что вы, сударь, в две недели?! — воскликнул Виталь. — Да еще для вас!.. Двух месяцев и то мало, чтобы напасть на форму, которая подходила бы к вашему лицу! Видите — вот ваш литографированный портрет, он всегда здесь; я уже основательно вас изучил! Я не стал бы так стараться и для принца, но вы ведь больше, чем принц, — вы художник! И вы меня понимаете, друг мой.
— Перед вами — один из выдающихся наших изобретателей, — сказал Бисиу, представляя Газоналя, — человек, который был бы не менее велик, чем Жаккар [3] , согласись он только ради этого отправиться к праотцам. — Наш друг, владелец суконной фабрики, открыл способ извлекать индиго из старых синих фраков; он пожелал познакомиться с вами, личностью поистине незаурядной, ибо вы ведь сказали: «Шляпа — это весь человек». Ваше изречение привело его в восторг. Ах! Виталь, у вас есть вера! Вы во что-то верите, вы страстно увлечены своим делом!
3
Жаккар Жозеф-Мари (1752—1834) — французский ткач и механик, внесший усовершенствование в ткацкий станок.
Виталь задыхался от приятного волнения, он даже побледнел.
— Встань, жена!.. Этот господин — князь науки.
По знаку мужа г-жа Виталь послушно встала. Газональ отвесил ей поклон.
— Буду ли я иметь честь подобрать для вас головной убор? — спросил Виталь с радостной готовностью.
— За ту же цену, как для меня, — заявил Бисиу.
— Разумеется! Я не притязаю на иное вознаграждение, кроме удовольствия быть иногда упомянутым вами. Господа! Вашему другу нужна живописная шляпа, вроде той, какую носит господин Лусто, — произнес Виталь, со значительным видом посмотрев на Бисиу. — Я подумаю над этим.
— Вы не жалеете трудов, сказал фабрикант провинциальный фабриканту парижскому.
— О, только для немногих — для тех, кто умеет ценить мое усердие. К примеру сказать, среди аристократии значение шляпы постиг лишь один человек — князь де Бетюн. И как это мужчины не понимают простой вещи, совершенно ясной женщинам; из всех предметов одежды прежде всего бросается в глаза шляпа! Почему они не подумают о том, чтобы изменить нынешний фасон шляп, прямо скажу — отвратительный! Но из всех народов мира французы особенно упорствуют в однажды содеянной глупости! Господа, я вполне сознаю все трудности! Я говорю сейчас не как автор сочинений на эту тему, где, думается, я сумел философски исследовать данный вопрос, нет, сейчас я говорю исключительно как шляпочник; только я один нашел способ хоть немного облагородить ужасные головные покрышки, которыми пользуются сейчас во Франции, — пока мне еще не удалось окончательно ниспровергнуть их.
Он показал им уродливую современную шляпу.
— Вот — враг, господа, — заявил он. — И подумать только, что самый остроумный народ в мире соглашается носить на голове этот обломок печной трубы, как выразился один из наших писателей. Вот все изгибы, которые мне удалось придать этим безобразным линиям, — прибавил он, показывая одно за другим свои творения. — Но хотя, как вы сами видите, я умею приноравливать их к самым различным типам: вот, например, шляпа врача, эта — бакалейщика, эта — денди, далее — шляпа художника, эта — человека тучного, а та — человека тощего, — все они отвратительны! Постарайтесь уловить мою мысль до конца!
Он взял в руки широкополую шляпу с низкой тульей.
— Вот шляпа, которую в свое время носил выдающийся критик Клод Виньон, человек независимый, изрядный кутила... Затем он поладил с правительством, его назначили профессором, библиотекарем; сейчас он пишет только в «Деба», его сделали докладчиком
И Виталь показал шляпу, формой и изгибами приличествующую человеку вполне благонамеренному.
— Вам следовало бы сделать для него шляпу полишинеля! — воскликнул Газональ.
— У вас, господин Виталь, гениальная голова по части головных уборов, — заметил Леон.
Виталь поклонился, не поняв насмешки.
— Не можете ли вы мне объяснить, — спросил Газональ, почему ваши магазины по вечерам закрываются позже всех других, даже позже, чем кафе и кабачки? Меня это сильно заинтересовало.
— Во-первых, наши магазины очень выигрывают при вечернем освещении, а кроме того, на десять шляп, проданных днем, вечером приходится пятьдесят.
— Все как-то странно в Париже, — вставил Леон.
— И однако ж, несмотря на все мои старания и успехи, — продолжал Виталь свое самовосхваление, — я должен идти дальше и ввести в моду шляпу с круглой тульей. Вот к чему я стремлюсь!
— В чем же помеха? — осведомился Газональ.
— В дешевизне, сударь. Прежде всего прекрасную шелковую шляпу можно приобрести за пятнадцать франков, и это убивает нашу торговлю, ибо у тех, кто живет в Париже, никогда не найдется пятнадцати франков на новую шляпу. А если касторовая шляпа и стоит тридцать франков, то это дела не меняет! Когда говорят «кастор» — надо иметь в виду, что во всей Франции не купишь больше десяти фунтов касторовой шерсти; она стоит триста пятьдесят франков фунт, на шляпу идет одна унция; к тому же касторовые шляпы никуда не годятся: касторовая шерсть плохо принимает краску, за десять минут рыжеет на солнце, шляпа от жары коробится. То, что мы называем кастором, просто-напросто заячья шерсть. На выделку шляп высших сортов идет спинка, второсортны — бочки, а на третий сорт — шерсть с брюшка. Вот я и выдал вам секреты ремесла, но вы ведь — люди порядочные. Но что бы ни нахлобучивали на голову — заячью шерсть или шелк, пятнадцать или тридцать франков, — вопрос остается неразрешимым. За шляпу нужно платить наличными, вот почему шляпа остается тем, что она есть. Мы спасем честь наряжающейся Франции в тот день, когда серая шляпа с круглой тульей будет стоить сто франков. Тогда мы сможем, подобно портным, отпускать в кредит. Чтобы достичь этого, нужно бы решиться носить букли, галуны, перья, атласные отвороты, как при Людовике Тринадцатом и Людовике Четырнадцатом. Тогда бы торговля шляпами, вдохновляясь фантазией, удесятерилась бы. Мировой рынок принадлежал бы Франции, как это издавна установилось в отношении дамских мод, для которых Париж всегда будет законодателем; нынешнюю же нашу шляпу можно изготовлять где угодно. Разрешение этого вопроса даст нашей стране десять миллионов иностранного золота ежегодно...
— Да это настоящий переворот! — воскликнул Бисиу, прикидываясь восхищенным.
— Да, коренной переворот, ибо необходимо изменить форму.
— Вы счастливец, — вставил Леон, обожавший каламбуры, — вы, подобно Лютеру, мечтаете о реформе.
— Да, сударь! Ах, если бы двенадцать или пятнадцать человек — художников, капиталистов или денди, — задающих тон, решились быть смелыми одни только сутки, Франция одержала бы блистательную победу на поприще коммерции! Поверьте, я все время твержу своей жене: «Ради успеха я не пожалел бы своего состояния!» Да, мое честолюбие сводится к одному: возродить шляпное дело — и умереть!
— Да, это — человек с размахом, — сказал Газональ, выходя, — но, уверяю вас, у всех ваших чудаков есть что-то общее с южанами.
— Пойдемте в ту сторону, — предложил Бисиу, указывая на улицу Сен-Марк.
— Мы там еще что-нибудь этакое увидим?
— Вы сейчас увидите ростовщицу, опекающую крыс и фигуранток, женщину, которой известно столько же страшных тайн, сколько платьев висит у нее в витрине, — пояснил Бисиу.
И он указал на лавчонку, уродливым пятном черневшую среди ослепительных новомодных магазинов. Лавчонка эта с жалкой витриной была выкрашена примерно в 1820 году и, вероятно, досталась домовладельцу в этом заброшенном виде после какого-нибудь банкротства. Слой грязи, поверх которого густой пеленой легла пыль, скрывал краску. Стекла были немыты, дверная ручка поворачивалась без малейшего усилия, как во всех тех местах, откуда выходят еще поспешнее, чем входят.