Комедии

Угрюмов Дмитрий Борисович

Г е р б а ч е в. Сейчас сделаем. Это какая больница?

Ж е л в а к о в. Четвертая городская.

Г е р б а ч е в (сняв трубку). Какой у них телефон?

К с а н а (Гербачеву). Положи трубку, я сама позвоню в горздрав.

Ж е л в а к о в. Еще лучше… большое дело сделаете.

К с а н а. Как фамилия этой больной?

Ж е л в а к о в. Фамилия?.. Вы не поверите — забыл, забыл… Да и не мудрено… За один день столько народу через кабинет проходит, столько хлопот, директив, звонков, а масштабы-то — ух

ты какие, где уж тут всех запомнить… Но… направление и бумаги у старушки по всей форме.

К с а н а. Хорошо. До свидания!

Ж е л в а к о в. Благодарю за содействие, доброго здоровья! Ждем вас, как дорогих гостей… (Посмотрев на часы.) Ай-яй-яй… Спешить надо… У меня ведь контроль над кадрами с девяти утра… (Уходит.)

Г е р б а ч е в. В чем дело, Баташева? Почему ты мне не дала позвонить по телефону, почему ты вмешиваешься в мои действия?

Ш у р а (входя). Можно убрать? Скоро двенадцать!..

К с а н а. Можно… (Гербачеву.) Ты же сам просил меня…

Г е р б а ч е в. Просил присутствовать, а не вмешиваться.

К с а н а. А мне почему-то очень захотелось вмешаться… Ты знаешь, куда ты хотел звонить?.. Эх ты, барабанщик… (Уходит.)

Г е р б а ч е в. Постой, Ксана, это же человек от Подсвешникова… Это же Желваков… через него проходит весь город… (Убегает за ней.)

Шура аккуратно раскладывает почту, наполняет чернильницы, вытирает пыль с телефонов. В дверь просовывается Г о л о в а в зеленой велюровой шляпе.

Д у б р о в с к и й. Здравствуйте…

Шура испуганно вздрагивает.

Не узнаете?..

Ш у р а. Н… нет…

Д у б р о в с к и й. Представьте, я тоже… (Входит.) С некоторых пор я стал похож на призрак… Страшно?.. Мне тоже… (Усаживается в кресло.)

Ш у р а. Вы к кому?.. Приема еще нет.

Д у б р о в с к и й. Это не важно… Я вас спрашиваю — когда человек несет факел культуры в самые отдаленные уголки нашей прекрасной родины, когда он зажигает в сердцах людей жажду вечной гармонии, он достоин уважения?..

Ш у р а. Сейчас придет заведующая, она вам скажет.

Д у б р о в с к и й. А вы кто?

Ш у р а. Я? Курьер-экспедитор…

Д у б р о в с к и й. Курьер?.. Понятно… (Пауза.) Нельзя сказать, что меня встретили на высшем уровне… Но… для человека, который опозорен на всю область, снят с работы и дал подписку о невыезде, даже курьер — это… достойный представитель… Благодарю за теплую встречу… (Пожимает ей руку.)

Ш у р а. Может, вы ошиблись, а?.. К нам часто заходят… по ошибке… А поликлиника-то со двора…

Д у б р о в с к и й. Поликлиника у меня запланирована, но… позже. Я туда попаду «по следам ваших выступлений»…

это точно. А сейчас… доложите вашей заведующей, что прибыл Дубровский… Это имя ей известно… Оно встречается в русской литературе дважды — впервые у Пушкина и вторично у вас в газете, когда вы подняли на меня перо…

Входит К с а н а.

Ш у р а. Вот… заведующая, Ксана Георгиевна…

К с а н а. Вы сказали, Шура, что у нас прием с двенадцати?..

Ш у р а. Я им говорила, а они…

Д у б р о в с к и й (снимая шляпу). Простите, виноват я… Я приезжий… Для встречи с вами я покрыл сотни километров в комбинированном, жестком… по некоторым причинам я отверг услуги городского транспорта и… пришел с вокзала пешком… Вы меня не знаете…

К с а н а. Знаю. Вы уже один раз были в редакции… А сегодня я узнала вас даже из соседней комнаты, когда вы тут шумели…

Д у б р о в с к и й. Очень рад, что меня узнают по голосу, как Робертино Лорети… Но я, как вы видите, не мальчик и, как вы знаете, не певец… Я незаслуженно оскорбленный деятель культуры, Дубровский… Богдан Дубровский…

К с а н а. И что же вы хотите?

Д у б р о в с к и й. Видите ли, мой тезка в одноименной опере в трудные минуты жизни обращался к маме: «О, дай мне забвенье, родная…» Я сирота, и мне не к кому обращаться. Но я рос в коллективе и имею все основания обратиться к общественности… Я не прошу забвения, нет, я прошу справедливости… После выступления вашей газеты я… морально затоптан, разбит творчески. Иногда мне кажется, что я уже не существую, что вместо меня движется мемориальная доска с надписью: «Здесь жил, дышал и боролся Богдан Дубровский».

К с а н а. Послушайте, Дубровский, никто не собирался вас уничтожать ни морально, ни тем более физически… Все это чепуха и пустые разговоры…

Д у б р о в с к и й. То есть как это — чепуха, позвольте… «Печать — это оружие…» — я не спорю, но… со всяким оружием надо… обращаться осторожно, иначе может быть катастрофа… Перед вами жертва неосторожного обращения с печатью…

К с а н а. Вы так думаете?.. А вот наш корреспондент, по заданию редакции, еще раз на месте тщательно проверил все факты… И выяснилось, что это вы — директор гастрольной труппы лилипутов — неосторожно обращаетесь с печатью среднереченской филармонии… Выяснилось, что это вы морально и материально ущемляете ваших лилипутов, что вы эксплуатируете их…

Д у б р о в с к и й (перебивая). Я эксплуатирую?.. Я, который создал лилипутам все возможности роста?..

К с а н а. Кроме того, к нам поступило много писем… Нам писали, что всюду, где вы появлялись — в клубах, на открытых площадках, — вы насаждали халтуру, зрители возмущались…

Д у б р о в с к и й. Клянусь — чистейшая диффамация! Лилипуты исполняли отрывки из венских оперетт… Убей меня гром, зал дрожал от аплодисментов, районные организации носили их на руках, швейная фабрика изготовила всем вечерние туалеты из отходов лавсана, — так публика, массы, народ оценили искусство, а ваш корреспондент…