Комиссар госбезопасности.
Шрифт:
– Нет, все нормально. Разрешите идти?
– Да, пожалуйста.
Несколько дней он ходил под впечатлением от встречи, а в конце недели она состоялась вновь. Павла вызвал к себе Козельский, попросив вернуть в СПО полученные документы. Тот с замирающим сердцем понес – девушка была на месте. Она стояла на стуле у окна, пытаясь отворить створки, на подоконнике рядом стояла банка с клейстером, лежала кисть и длинные полосы бумаги.
– О! Это снова вы? – ловко спрыгнула вниз.
– Вот, принес папку,– смущенно бормотнул Павел.
Она
– Конечно помогу,– шагнул вперед и с хряском открыл обе половины..
– Спасибо (улыбнулась), а то дергаю – дергаю, не получается.
– А давайте помогу заклеить? – решился парень. – Я умею.
– С удовольствием.
Через полчаса работа была выполнена, а когда собирался уходить, предложила выпить чаю. Вскоре оба прихлебывали из чашек заваренный на липовом цвете кипяток, куда она опустила по кусочку сахара, познакомились ближе.
Как выяснилось Эмма, так ее звали, была на два года старше Павла и родом из Гомеля. Там с золотой медалью закончила гимназию и работала в губернской организации большевиков. Затем переехала в Одессу, поступив на службу в ГПУ. Зная языки, занималась оперативной работой в среде немецких колонистов и румын, год назад была с повышением переведена в республиканский аппарат, где являясь старшим уполномоченным, руководила агентурной сетью осведомителей из числа творческой интеллигенции.
– А что вы делаете в это воскресенье? – набравшись храбрости, тихо спросил Павел.
– С утра занимаюсь на курсах главполитпросвета*, – сказала Эмма,– а после домашними делами.
– Может, где-нибудь погуляем?
– А почему нет? – порозовела щеками. Договорились о встрече в двенадцать выходного.
Этим днем, с самого утра Павел тщательно готовился к свиданию. Отутюжил в бытовке гимнастерку, подшив свежий подворотничок, потом бриджи и до блеска надраил сапоги. А поскольку свидание было первым, спросил у соседа по комнате Гордиенко (он был на несколько лет старше) стоит ли купить девушке цветы?
Тот наморщил лоб, подумал и изрек,– ни в коем разе. Это буржуазная отрыжка.
– А что же тогда?
– Лучше угости ее мороженым, а потом куда-нибудь своди. Например, в синематограф или цирк. Это лучшие из искусств, как учит товарищ Ленин.
– Точно! – хлопнул Судоплатов Гордиенку по плечу. – Как я сам не догадался?
За пятнадцать минут до указанного времени он стоял у исторического музея, где была назначена встреча. День был солнечным и погожим, на площади гуляла публика, из сквера поблизости доносились звуки оркестра.
– А вот и я, – раздалось сзади, обернулся, перед ним стояла Эмма. До этого Павел видел девушку только в форме, в гражданской одежде она выглядела еще более привлекательной.
– Ну, куда пойдем? – спросила, помахивая дамской сумочкой.
– Для начала хочу угостить тебя мороженым, – предложил Павел.
Тележка мороженщицы виднелась
– Какое возьмем? – спросил Павел. Девушка назвала, заказал два.
Продавщица в белом фартуке намазала мороженое на формочку, зажала в две круглых вафельки и протянула Эмме, а потом ему. Расплатился, прошли к скамейке на аллее, присели. Мороженое Павел пробовал впервые, очень понравилось. Когда съели, предложил девушке еще, та отказалась.
– Ну, тогда давай сходим в синематограф или цирк.
– Люблю кино, – тут же согласилась девушка, – давай.
Встав, прошли к остановке сели на подошедший трамвай и вышли на Екатеринославской у кинотеатра имени Карла Маркса, в который пару лет назад переименовали электро-биограф братьев Ломмер. На тумбе рядом красовалась афиша «Броненосец Потемкин», на которой был изображен революционный матрос. Потолкавшись в кассе взяли два билета и скоро сидели в полном зрителей зале, где стрекотал кинопроектор, а на немом экране разворачивалась драма.
Фильм обоим понравился, тем более что все происходило в Одессе, которая каждому по-своему была дорога. Когда он закончился и, обсуждая картину, вышли из фойе, нежаркое солнце клонилось к западу. До заката гуляли по Гимназической набережной, любуясь рекой и беседуя о разном, а когда стало смеркаться, проводил Эмму домой. Она жила с мамой и сестрами на улице Платова, в получасе ходу от управления.
Попрощались во дворе дома, Элла, простучав каблучками, исчезла в подъезде, а Павел закурил и неспешно пошел обратно, находясь под впечатлением от встречи.
Утром, предупредив начальника, направился в обслуживаемую им колонию. Она находилась под Харьковом, официально именовалась Коммуной имени Дзержинского, и руководил ею интересный человек по фамилии Макаренко.
Ранее он трудился в наркомпросе,* где разработал новую систему воспитания безнадзорных детей, успешно внедрив в аналогичной колонии под Полтавой. Однако наркоматовские бюрократы признали ее вредной, став преследовать новатора, с чем не согласился председатель республиканского ОГПУ Балицкий. Он взял Макаренко к себе, назначив заведующим одной из колоний, патронируемой чекистами.
В ней было девяносто воспитанников в прошлом беспризорников, воров и бандитов, не успевших попасть в «места не столь отдаленные». Главными воспитательным факторами были труд и полувоенная дисциплина.
Спустя час Судоплатов входил на территорию коммуны. Она была обширной, в несколько гектаров, с жилыми одноэтажными домами, учебными и производственными корпусами. По периметры росли деревья, внутри разбиты цветники и клумбы.
Направившись к административному зданию в центре, вошел внутрь и проследовал в кабинет заведующего. Навстречу из-за стола поднялся сухощавый мужчина в полувоенной форме и очках, – крепко пожали друг другу руки.