Комиссия
Шрифт:
– Нет!
– сказал Устинов неожиданно для себя, потому что раньше он и сам об этом же про себя мечтал, а вот вслух ему от мечты нынче пришлось отказаться.
– Нет! Не может быть! Земля есть одна, и человечество - одно. И всего-то оно желает для себя, всего требует, но сколь ни желал и ни требовал для себя второй жизни человек - никому не удавалось. И не удастся! Когда многие мильоны раз не удавалось, значит, и не удастся никогда! Когда не удавалось одному - не удастся и всей жизни, сколь ее есть!
– А когда революция огненная людьми делается? И братоубийство?! Энто, может, и есть тот пожар, в коем всё погорит, а какие крохи останутся - с тех всё сызнова зачнется? Как там у вас на фронте вами, солдатами, провозглашалось в окопах? Когда делался бунт и восстание?
– Всяко... Больше о том, как войну кончить, как землю
– И всё?
– Будто бы всё. Не припомню большего.
– Ну а тогда дело ясное!
– глубоко вздохнул Кудеяр.
– Тогда и до конца недолго уже осталось. Тот конец только и далекий, раньше которого какое-нибудь начало стоит!
– На наш век и конца хватит, Кудеяр!
– А мне свой век - тьфу! Одно проклятие! И не может истинный человек однем веком жить!
– А в бога ты веришь, Кудеяр? Как ты в его веришь-то?
– Не в такого, как все... Все-то ведь и кажный не знают его, настоящего! Только думают, будто знают.
– А ты знаешь? Ты дознался, Кудеяр?
– Я до одного дознался - настоящего-то его понять нельзя! Не дадено этого им человеку.
– Так их двое, что ли, богов-то? Один настоящий, а другой - кто?
– Другой-то - временный. На день поставлен только. День с им прожит как-нибудь, и всё тут! Ну, пущай жизнь одна прожита, дак разве в том дело? И в том истинная правда? Уже как завтре будет, как вослед за отцами дети будут жить - он и сам не знает, не может дать указу. Ну а без божьего указу - где же он, бог-то сам? В чем он и где? Когда божьего указу нет - тогда и есть конец всему!
– А я так склонен к нонешнему, к нашему, Кудеяр! Он для земли, и я для ее же - вот и ладно, и поживем, сколь поживется! И помрем вместе: он и человечество! Он порядок жизни всему на свете дал, всякой живой твари, а от доброй своей души человеку дал разум - распоряжайся сам, свой собственный делай порядок! Ну а когда мы с тобою добротой правильно попользоваться не можем - его винить, прочь отстранять тоже нехорошо! Не по-божьи это и не по-человечески. Так что - пока мы живые - поладить бы жизнь вместе. А тот, другой, слишком уже далекий. Это про его Игнашка Игнатов говорит, будто ему наших свечек не видать!
– Вот и наша с тобою разница!
– сказал Кудеяр.
– Вот она!
– И показал ее рукой.
– Понятная она сделалась! Понял я, как ты меня не любишь, Устинов! Пошто ненавидишь?
– Ну а за какое такое добро тебя любить надо, Кудеяр?
– За правду! За истинную! Выше которой нету ничего уже! И ты изверг, Устинов, ты получше других знаешь, пошто надо меня любить, но не любишь, не слушаешься совести своей! Скрываешься от меня! И от себя! А ты послушай, сделай по моей мольбе - пойди крикни народу правду! Пойди! Убей, уничтожь разницу между нами! Собери сход в Лебяжке, крикни: признаюся я во лжи, скрывал я ее от себя и от вас, людей, жил денно и нощно в ей в одной! А когда отрекаюсь я ото лжи, когда иду к правде, дак вот она: конец свету и крестьянскому миру грядет и наступает! Губит человечество кормильца своего, штобы самому погибнуть вослед! Поймите энто всё и кажный! Уйдемте же все дальше того, как уходил предок наш, старец Лаврентий, уйдемте от чугунки адской, от городов распутных и алчных, бросим селение наше Лебяжку и проклянем имя Самсония Кривого, што изменил он святому Лаврентию, отвел предков наших обратно на энто греховное место, распутству и братоубийству доступное! Лаврентий подлинно знал: нельзя к месту проклятому возвращаться, он издаля чуял, што блудницы девки полувятские уже топчут его, што затопчут оне и православие, и всякую тропку к богу истинному! Крикни же, Устинов! Я кричу - меня обсмеивают, ты крикнешь - западет слово твое в души человечьи, а нет - бери припасу малого, иди в другие села, призывай других людей уходить в неизвестные земли ото лжи и братоубийства свального! Не сёдни, то завтре всем нам уготовленному! Упреди людей: лучше быть убитым и пожженным, чем убивать и жечь! Упреди, молю тебя! Упреди, штобы гордость имели человеческую, не позволяли бы из кормильца-поильца человеческого, из крестьянина делать игру и дикую забаву, делать из его обутку негодную попользовал ее сколь-то, да и бросил, да и плюнул в ее, да и стукнул клочьями друг об дружку, штобы и клочков и тех бы не осталось!
– Бессмысленность это, Кудеяр! Этакая правда - одно только горе, страх, бессилие и ужас. От ужаса ума не бывает.
– Ежели от правды смерть, пущай так и будет! Как бы от ее ни было, лишь бы она!
– Напрасный будет крик. Непонятный! Как вороний кар!
– Поймут тебя, Никола! Кажный ведь про себя, про свою душу энто знает глухо, будто во сне, а громко никто не кричит! Вот и крикни ты! И разбуди крик в душе кажного!
– Мне нельзя! Я работник, я не крикун!
– Вот и сделай - когда тебе нельзя! Люди поймут - и нельзя человеку, а он кричит! И поверят ему! И поймут: живем все в неправдашном мире! В поддельном, до края выдуманном! Всё выдумано в ём - какие-то дела, слова какие-то, правда какая-то, книжки противуистинные! Убийства! Корысть и уничтожение! Всё выдумано, будто для хорошего, а на самом-то деле? На самом - к погибели собственной и к проклятию!
– А ты будешь за меня на двух и даже на трех пахать? И за коровой моей, за Святкой, ходить? И семью мою поить и кормить? Хочешь судьбой меняться, Кудеяр?
– Я не могу, што ты можешь, Устинов! Ты знаешь, не могу.
...Поглядел на огонь Кудеяр, поправил шапчонку на голове: шапошное ухо всё время сползало ему на лоб.
– Не родиться бы мне совсем, Устинов! Вот счастье было бы!
– Правдашные-то Кудеяры клады закапывали. Для будущих людей. А ты не то клад после себя оставить, ты сам родиться не хочешь!
– Клад-то я, Устинов, имею. Правду я имею! И не закапываю ее, а выкопать хочу тот клад для всех людей, но оне его и видеть не желают. Нисколь! Никому не нужон тот клад. Сгореть бы мне, Устинов! Вот сейчас и сгореть бы, а?
– И сгоришь, а что докажешь?
– Не докажу. Обезьяне разве докажешь словом? Сроду нет! Объявлено уже в городах, будто человек изошел от обезьяны. Громко объявлено, а кто в родстве с ей не желает быть - тот объявлен глупым и темным! Ну а когда так, пошто не убивать людям друг дружку? С обезьяны какой спрос?
Какой у ее разум и чувствование?
– И Кудеяр встал с пенька, подошел к пожарищу. Спросил: - А ежели я сожгусь, как наши предки сжигались, то хотя бы тебе одному, Устинов, докажу я што-нибудь?
– Нет, Кудеяр, не докажешь!
В ответ Кудеяр поднял на Устинова глазища и стал шептать. Молитву не молитву, а что-то похожее на нее.
– Господи!
– шептал Кудеяр.
– Устинова Николая Левонтьевича зрил я за умного и правде преданного! Но и здеся обман, господи! И он тоже правду знать не хотит нисколь! А когда знает - скрывается от ее, боится слова об ей для себя и для других всех. Боится! Ложь ему праведнее правды, ее исповедует он! И не только што в жизни, но и в смерти своей хотит он лжи, и на смертном одре - чуждо ему будет прикасание к истине твоей! Бог настоящий - где ты? Пошто допускаешь зло и непотребство хотя бы и в смерти, не говоря о жизни человеков? За што, господи? За што и тех караешь, кои прозрели .к правде твоей? И придаешь им глас, а глас тот вопиет в пустынности? За што придаешь им руки, а протянуть их некому и некуда, и взять имя нечего, кроме зла и лжи? Разве только к глазам своим же протянуться, штобы выкопать их и не видеть белого свету, разве тольки к ушам своим, штобы сдавить их страшною болью до глухоты отчаянной, разве тольки к дыханию своему, штобы порвать его? Зачем ты даешь ноги тем одиноким и правым, штобы ходили оне за правдой и дружеством человечьим, от младенчес-тва до старчества, от края земного до края и не находили бы никогда ни крохи, кроме мозолей кровавых для себя? Господи! Когда вселил ты истину в душу, пошто же ты даешь ей глаза, и руки, и ноги, и уши - зачем? Молю тебя, господи, не за себя ужо, но за тех, кто народится с истиной в душе, - не давай ты им ни глаз, ни ушей, ни рук, ни ног - пущай будут оне глухи, незрячи, и неподвижны, и сотворишь ты благо, и освободишь верных слуг твоих, истинного бога, от великой скорби и страдания!
– А кончив, Кудеяр уставился в Устинова и спросил: - Ну? Понял ты меня теперь? Пошто я родиться не хотел? Понял?
– И еще сказал Кудеяр, повременив: - Давай, слышь, Устинов, пожгем в огне руки-ноги свои? Давай так: ты меня толкнешь в огонь сей, я увлеку в его тебя?! Вместе толкнемся! А? Просто-то как, Устинов: через огонь человек от зверя отделился, через огонь же он и обратно с круга земного сойти должон! С чего начался - тем пусть и кончится! Истина - круг сей! Истина, когда предки наши, ежели жизнь делалась им чуждой, то не утеплялись в воде, а огнем сжигались! Ну?! Толкнемся, Никола!