Коммод. Шаг в бездну
Шрифт:
— Кто же это? — поинтересовался Клеандр
— Как кто? Я! — заявил Коммод. — С этой целью я приказываю переименовать столицу империи в Коммодову колонию. Да, именно так — Коммодова колония! Это звучит. Это броско и привлекательно. В моем городе не должно быть калек, нищих, нечистот на улицах. Все граждане должны быть в привлекательных, радующих взгляд нарядах. Кто посмеет без нужды одеться неряшливо, в цвет печали — безжалостно штрафовать. Особе внимание обрати на рабов — они тоже должны быть опрятно одеты. То же касается угольщиков и дровосеков, доставляющих в город топливо. Мне доносят, что на них страшно смотреть. Черные, измазанные…
— А какими они должны быть? — поинтересовался помрачневший спальник.
— Пусть
— Слушаюсь, господин. Если господин позволит, я приступлю к исполнению через два дня.
— Да, вот еще что. Напиши Бебию, чтобы тот поспешил. Я же на это время перееду в Лаврент. Там чистый воздух. Как полагаешь, зараза туда не доберется?
— Никак нет, господин. Как утверждают врачи, это самое спасительное место на свете. Благодаря благодатной прохладе и обилию лавровых рощ воздух в Лавренте почти не поддается заражению, ведь лавровые благовония как никакое другое средство способно остановить болезнь.
Тем же вечером Клеандр отписал Бебию о его назначении, о своем назначении. В конце приписал.
«…я не попытался переубедить его. Мысли о покинувшей меня Клиобеле не дают покоя. Я виноват перед ней, не сумел заставить есть поменьше, прекратить заниматься блудом. Перед смертью она стала вообще неподъемна.
Умирала тяжело. Я сидел рядом, держал ее за руку. Она охала и стонала. Язвы покрывали ее тело. Каюсь, мне тоже хотелось умереть вместе с ней. Я желал, чтобы зараза утянула меня в Аид. Боги рассудили иначе, я выжил, на беду или на счастье, не знаю. И мальчиков уберег, не допустил их проститься с матерью.
Беда, как говорится, не ходит одна. Так следует расценивать мое назначение. Я не тешу себя иллюзиями — возвышение будет недолгим. Дни мои сочтены. Жить рядом с ужасом и не утонуть в нем, невозможно. Другое волнует — где искать спасение, Бебий? В чем? Как избавиться от гнетущего чувства обреченности, от осознания никчемности тех минут, часов, дней и лет, которые я провел на службе у господина, в меру сил стараясь поддержать государство. Мне кажется, пусть худо и не до конца, но я выполнил свой долг, о котором так красноречиво рассказывал мой учитель Феодот, погибший спальник незабвенного Марка Аврелия. Он был смелый человек и достойно исполнил предназначенное.
Ладно, прочь меланхолию.
Знаешь, я скорблю и радуюсь, что скоро увижу тебя в Риме. Скорблю, потому что уверен, тебе тоже придется нелегко. Радуюсь, что хотя бы в это трудное время мы будем вместе. Прими совет — не очень-то спеши в Рим. Оставь Клавдию с домашними в Сирмии. Когда язва перестанет терзать столицу, тогда можно будет перевезти семью.
Столица сейчас представляет собой длинную, заполонившую все улицы похоронную процессию. Солдаты городской стражи, доставляющие в город гробы, не знают покоя ни днем, ни ночью. Везде горят факелы, храмы полны вдруг вспомнивших о существовании богов людей, авгуры не сводят глаз с небес, но пока все напрасно.
Бебий, обязательно загляни в Лаврент. Изобрази почтение и готовность пожертвовать жизнью. Внимай каждому слову. Старайся не спорить, тем более не пытайся противоречить, хотя в последнее время онпоминает тебя только по — доброму. Главное, не вздумай подкинуть ему какую-нибудь, пусть даже самую здравую идею, и сам держись подальше от его завиральных идей. Счастье, что он до того напуган шествием язвы, что не только перестал шутить, но начал побаиваться и осторожничать. Смирил воображение, утратил интерес к шуткам. Не знаю, надолго ли, но, по крайней мере, сейчас мы все, занятые управлением государством, отдыхаем. Это дельный совет, Бебий, вот почему я прошу за него плату. Будь добр, прими моих мальчиков в Сирмии. На время, а может, навсегда. Дурные предчувствия не оставляют меня, Бебий. Клянусь, содержание моих детей не
Таковы последние городские новости. Будет ли им конец?
Кстати, могу сообщить, что вместо меня главным спальником назначен некто Эклект. Тебе должно быть известно это имя. Он — родной дяди Марции, она и порекомендовала его императору. Марция хочет ребенка от цезаря, я убеждаю ее, что это желание невыполнимо и противно богам. По секрету сообщаю, что в паху и господина появилась большая опухоль. Он теперь стесняется выходить на арену в обнаженном виде, поэтому предпочитает появляться в театре или в цирке в женском платье и на городских праздниках, во время гладиаторских боев или заездов публично пьет неразбавленное вино. Поверь, Бебий, народ восторженно встречает его, памятники величайшего украшают цветами, к подножию приносят дары, и это не по приказу городского префекта, а по доброй воле».
Бебий Корнелий Лонг появился в пригородном имении цезаря в конце апреля, когда эпидемия чумы, пробежавшая по Италии, пошла на спад.
Лаврент был расположен к юго — западу от столицы, на склонах гор, обращенных к Тирренскому морю. Места здесь были до восторга живописные — сосновые и лавровые рощи образовывали подобие естественного амфитеатра, сценой в котором служила беспредельная морская синь, открывавшаяся с балконной колоннады дворца цезаря. Вдоль берега — мелкие бухточки, в которых прятались небольшие суденышки, на которых так весело и приятно было ходить под парусом. Все это великолепие накрывало ясное италийское небо.
Присматриваясь к цезарю, Бебий обнаружил, что с тех пор, как они расстались, Луций заметно помягчел. Брезгливость, с какой он после заговора Перенниса взирал на людишек, немного разгладилась, надменность сменилась своеобразной терпимостью, и в какие-то минуты легат — пропретор узнавал в нем прежнего, склонного к озорству, простоватого увальня, каким он когда-то был в Виндобоне. Придворных было немного и никого из окружавшего цезаря в Риме гладиаторского отребья. Правда, по дворцу расхаживал прославившийся в тот год борец по имени Нарцисс — широкоплечий, излишне мускулистый молодой человек, но хлопот с ним не было. Нарцисс по большей части помалкивал.
С императором была Марция, при ней игрушкой резвился малый ребенок из тех, кому еще впору ходить голеньким. В тот год держать подобных малышей в доме было модно, и в Риме не было богатого особняка, в котором не держали бы с пят'oк подобных милых пупсиков. Их украшали золотом и драгоценными камнями. Бебий отметил, что император не меньше Марции привязался к мальчику. Называл его Филокоммодом, с удовольствием выслушивал его лепет, брал с собой в постель. Мальчишка в самом деле был красавчик — золотые вьющиеся кудри, миленькое округлое личико, губки бантиком. Глядя на него, Бебий порой отстранено, как вполне посторонний человек, сожалел, что у Марции уже никогда не может быть ребенка. Как-то она сама рассказала о том, как на этот счет постарался Уммидий. Марция вполне откровенно, не стесняясь присутствия Коммода, расспрашивала будущего консула, каким растет их сын и вправду ли цезарь обещал ему достойное содержание. Коммод начинал горячиться, клялся, что всегда держит слово, обещал вызвать своего вольноотпущенника Идония, назначенного в ту пору префектом агоры, которому было поручено снабжать маленького Луция денежным содержанием. Пусть Идоний отчитается.