Комната с видом на Арно

Форстер Эдвард Морган

— Такие-такие, — сказал Сесиль. — Я, правда, не встречался с ними, но скажу, что они были бы в высшей степени неудачным добавлением к здешнему обществу.

— Не слушайте его, сэр Гарри, — возразила Люси. — Он зануда.

— Это я зануда, — ответил сэр Гарри. — Не стоило навешивать свои проблемы на молодежь. Но меня это все так беспокоит, а леди Отуэй постоянно пилит меня, ругая за неосторожность, но ведь этим делу не поможешь.

— Можно я напишу сестрам Элан?

— О да, прошу вас!

Но он опять заколебался, когда миссис Ханичёрч воскликнула:

— Берегитесь!

У них наверняка есть канарейки. Берегитесь канареек, сэр Гарри! Они сорят зерном через решетку клеток, и тогда приходят мыши. И вообще, опасайтесь женщин. Сдавать дома внаем можно только мужчинам.

— Неужели? — пробормотал сэр Гарри галантно, хотя сразу увидел, насколько мудрым было замечание миссис Ханичёрч.

— Мужчины не сплетничают за чашкой чая. Если они напиваются, этим все и заканчивается — ложатся и спят. Если мужчина вульгарен, он держит это при себе, а не распространяет по всей округе. Предпочитаю мужчин — чистых, конечно.

Сэр Гарри зарделся. Никогда еще ни он, ни Сесиль не получали удовольствия от столь открытых комплиментов по адресу представителей своего пола. Их не обидело даже то, что миссис Ханичёрч сделала исключение для грязных мужчин.

Сэр Гарри предложил миссис Ханичёрч, если у нее есть время, выйти из экипажа и осмотреть виллу «Кисси». Идея была с восторгом принята. Миссис Ханичёрч была предназначена самой природой к жизни в относительной бедности, и именно в таком доме. К тому же ей страшно интересны были всевозможные хлопоты по устройству жилища, особенно в небольших масштабах.

Люси последовала было за матерью, но Сесиль удержал ее.

— Миссис Ханичёрч, — произнес он. — А что, если мы пойдем домой пешком и оставим вас здесь?

Миссис Ханичёрч не возражала. Очевидно рад был отделаться от них и сэр Гарри Отуэй. Он понимающе улыбнулся им:

— Ах, молодежь, молодежь!

И отправился открывать дом.

— Безнадежно вульгарен, — процедил сквозь зубы Сесиль, как только они отошли от дома на несколько десятков шагов.

— О Сесиль!

— Ничем не могу помочь! Не относиться с презрением к этому человеку было бы неправильно.

— Он, может быть, не очень умный, но очень милый.

— Нет, Люси! Он воплощение всего самого скверного, что есть в сельской жизни. В Лондоне он бы знал свое место. Принадлежал бы к какому-нибудь безмозглому клубу, а жена его давала бы безмозглые обеды. Но здесь он ведет себя как маленький божок, со своими аристократическими замашками, убогим художественным вкусом, всем покровительствует; и все, даже твоя мать, принимают это как должное.

— Все, что ты говоришь, безусловно, верно, — проговорила Люси, хотя и чувствовала себя обескураженно. — Только имеет ли все это какое-нибудь значение?

— Еще какое! Сэр Генри есть квинтэссенция той самой вечеринки, откуда мы едем. О боже, как я сердит! Надеюсь, что он заполучит на эту виллу какого-нибудь по-настоящему вульгарного арендатора, какую-нибудь женщину, настолько вульгарную, что сам не сможет не заметить. Сельские аристократы!

Господи! С его-то лысиной и срезанным подбородком! Ну хватит, забудем о нем.

Люси была рада последовать просьбе Сесиля. Но если ее жениху не нравились ни сэр Отуэй, ни мистер Биб, где гарантия, что люди, которые для нее действительно что-то значат, не исчезнут из ее жизни? Например, Фредди. Фредди не слишком умный, не слишком воспитанный и не слишком красивый. Что помешает Сесилю сказать в любую минуту: «Не относиться с презрением к Фредди было бы неправильно». И что она ответит? Она не шла дальше Фредди, но сама эта мысль ввергала ее в глубокое беспокойство. Несколько смягчал ее волнение тот факт, что Сесиль и Фредди были уже знакомы и неплохо ладили, за исключением последних дней, в чем, вероятно, была повинна случайность.

— Каким путем пойдем? — спросила Люси Сесиля.

Природа — простейшая из тем для разговора, как полагала она, — простиралась вокруг. Саммер-стрит лежал глубоко в лесах, и Люси остановилась там, где в чащу от дороги уходила тропинка.

— А разве есть два пути?

— Наверное, по дороге идти более разумно, поскольку мы одеты не для прогулок.

— Я бы пошел сквозь лес, — заявил Сесиль, и в голосе его проскользнуло раздражение, которое Люси ощущала весь этот день.

Люси явно колебалась.

— Почему ты всегда предпочитаешь дорогу? — спросил Сесиль. — Ты знаешь, с тех пор, как мы помолвлены, ты ни разу не была со мной ни в полях, ни в лесу.

— Вот как? Тогда идем лесом, — проговорила Люси, несколько встревоженная странностью поведения Сесиля. Впрочем, он, конечно, все объяснит позже — не в его привычках оставлять какие-то вопросы непроясненными.

И он действительно объяснил, как только, ведомые Люси, они углубились в лес на десяток ярдов.

— Я думаю, хотя, может быть, я и неправ, — сказал Сесиль, — что ты чувствуешь себя со мной лучше, когда мы находимся в комнате.

— В комнате? — отозвалась Люси, крайне обескураженная его словами.

— Да. Или в крайнем случае в саду или на дороге. Но не в дикой природе, как сейчас.

— О, Сесиль! Что ты имеешь в виду? Я никогда не чувствовала ничего подобного. Ты говоришь так, словно я какая-то поэтесса.

— Насчет этого ничего не скажу. Я связываю тебя с определенным видом, точнее — с определенным фоном. Почему бы тебе также не связать меня с неким фоном — с комнатой, например?

Люси подумала мгновение, затем засмеялась:

— А знаешь, ты прав. Я так и делаю. Наверное, я все-таки поэтесса. Когда я о тебе думаю, ты всегда находишься в комнате. Как забавно.

К ее удивлению, Сесиль был видимо обеспокоен.

— Где? В гостиной? Из которой не открывается вид на поля, леса и все такое?

— Нет, не открывается, как мне кажется. А он должен открываться, этот вид?

С упреком в голосе Сесиль произнес:

— Я бы предпочел, чтобы ты связывала меня с открытым воздухом, с просторами.

— Что ты имеешь в виду, Сесиль? — вновь спросила она.