Комната страха
Шрифт:
— Эй, фотограф! — окликнула Самопрядова еще раз.
— Да дашь ты мне покою или нет? — возмутился он. — Я из-за тебя с выдержки сбился!
Ответила ему грубо:
— Хер с ней, с выдержкой. Твой родственник, владелец ободранных «Жигулей», что жене звонить ходил вчера вечером, когда мы познакомились, въехал?
— Ну? — согласился он настороженно.
— Кто он такой?
Я услышала, как в ванной что-то брякнуло об пол, зазвенело задетое ведро и после ругательства, произнесенного тихо, Виктор ответил:
— Не родственник
Видно, еще раз сбился с выдержки Витя.
Решив дать ему поработать спокойно, отправилась собирать разбросанные фотографии, представлявшие для меня немалую ценность. По ним плюс информация, что у меня имелась на сей момент, можно смело было закрывать дело Ларисы Симоновой, отчитываться перед Краповым, сажать в кутузку белобрысого Вовку со всей его компанией, а там — как знать — и всех остальных тоже, и потом выглядеть героиней не только в глазах Ларисы, Василия Дмитриевича и следователя Красина, но и в своих тоже.
Но это только в том случае, если авгуры вместе со связями не заимели высоких покровителей в городских структурах. Иначе отвертятся и, потеряв одних, найдут со временем других отморозков для своей «охраны». А рассчитаться со мной не поторопятся, нет. Устроят несчастный случай через солидное время, когда я устану держать их в поле зрения и происшествие никоим образом не свяжется с ними. Подобная перспектива не устраивала меня. А на большее моих фактов и вещдоков было пока маловато.
Я собрала фотографии и тщательно осмотрела место, где они лежали, — не осталась ли какая, не завалилась ли куда, и только взялась за конверт, как зазвонил телефон.
Бросив аккуратную стопочку на стол, я метнулась к аппарату.
— Да, Костя, я тебя слушаю. Это были они?
— Нет, шалашовка, другие, не беспокойся так! — услышала в ответ знакомый голос. — Не дергайся, не надо, веди себя проще.
Прикусив от досады на себя губу, я слушала короткие гудки и раздумывала, что же теперь делать и как лучше всего поступить. Делать нечего — решила стукнуть в дверь ванной еще раз.
— Сейчас, сейчас! — отозвался Виктор, — минут десять еще — и открою. А глянцевать и при свете можно.
— Завязывай, Самопрядов, — потребовала я скорбным тоном, — плюнь на все и поехали отсюда. Только что звонил Петр. Он узнал меня. Ты понимаешь, что это значит?
— Это плохое значит! — возмущенно и растерянно отозвался Виктор. — И что теперь делать?
— Дергать надо! — рявкнула я, раздражаясь его бестолковостью. — Бросай все к чертовой матери, бери все, что сделал, и пошли отсюда. Я тебя ждать не буду. Учти, что теперь тебя за мое присутствие в твоей квартире уже не просто трясти будут. Так что есть смысл торопиться.
— Сейчас, — услышала я и пошла за фотографиями.
По-видимому, реальность опасности он прочувствовал, потому что действительно
Виктора развернули лицом ко мне и сильным толчком в спину закинули в комнату. Он, ударившись о шкаф, едва не свалился. Коренастый, ни слова не говоря, крепким ударом по голове сбил его на пол и добавил, уже лежащему, ногой под ребра.
Петр шагнул ко мне и взмахнул рукой. Я поднырнула под нее и, зажав под мышкой конверт, кинулась на белобрысого. Тот попытался уклониться, но неловко. Я, слегка подпрыгнув, так, чтобы только оторваться от пола и использовать всю свою массу, врезалась в него боком. Белобрысый отлетел к кровати, запнулся за ее ножку и рухнул на Виктора, успевшего уже приподняться.
Путь был открыт, и я со всей доступной скоростью двинула в прихожую, к оставшейся открытой двери. Но третий, обезьянорукий, державшийся до сей поры в стороне, зацепил мою ногу носком своего башмака. Потеряв возможность маневра, едва успев вытянуть вперед руки, я воткнулась в вешалку на стене и, сорвав с нее ворох одежды, бухнулась на колени. В спину ударили так тяжко — ногой, не иначе, — что от боли зашлось дыхание и я ничком повалилась на пол.
Глава 6
Очнулась оттого, что чья-то рука грубо и больно тискала мою грудь. Слышался шум, разобраться в котором поначалу было невозможно, а чуть позже из него выделились голоса, доносившиеся до меня, как сквозь ватное одеяло. Я шевельнулась, протестуя против ползающей по телу руки, и услышала смех и слова, показавшиеся бессвязными, но грубыми. Состояние безвольной расслабленности показалось бы приятным, если бы не тревога. Причины ее не прояснялись, и она мешала наслаждаться покоем.
Вскоре я поняла, что еду куда-то и что в машине не одна, настолько очистилось сознание от овладевшей им одури. Перед глазами все плыло, но уже стали проступать какие-то отдельные детали.
— Быстро она оклемалась!
Прозвучало это странно, но я поняла смысл сказанного, и тревога опять накатила волной, впервые заставив напрячь ум. Первая выданная им мысль была об опасности, грозящей от попутчиков, вторая — что поездка для меня нежелательна.
После этого будто свет включили, как одеяло сдернули, как пелену с глаз убрали. От прежнего кайфового состояния осталось нежелание шевелиться и странное равнодушие, делавшее невозможным любое сопротивление. Да еще тело оставалось пока сотворенным из мякины.