Комсомольский патруль

Грудинин Олег Георгиевич

— Не собираешься ли на дуэль вызывать? — Девушка презрительно усмехнулась. — Ты просто дурак! Нет, ты хуже. Ты мокрица! И ты еще смеешь грозить Ракитину? Да ты же трус. Хочешь, я завтра расскажу о твоих угрозах? Что, душонка ушла в пятки? Ладно, не бойся, шагай отсюда быстрей! А то действительно расскажу.

Болтов опустил глаза, что-то прошептал и, повернувшись, все убыстряя шаги, почти побежал прочь. Если бы Корнилова в этот момент увидела его искаженное ненавистью лицо, она, вероятно, пожалела бы о своих словах.

...В тот же час, после заседания, мы, как всегда гурьбой,

вышли на улицу.

Наступал вечер, зажглись фонари. Рядом со мной шла Галочка.

— Ракитин, — говорила она своим резким, немного насмешливым голосом, — когда я вас, наконец, научу вовремя сдавать план работы штаба? Сегодня Иванов спросил, отпечатан ли он, а вы еще и не сдавали. Я промолчала, сделала вид, что занята.

Мы шли с ней немного впереди, и поэтому наш разговор никто не слышал. Мне не понравилось, что она говорит со мной покровительственно, и я сухо спросил:

— А вы что же, решили быть моим адвокатом у секретаря? Спасибо, но я в этом не нуждаюсь.

— Нет, зачем же, — помолчав, вдруг грустно ответила Галочка, — я просто хотела избавить вас от лишних трудностей. У вас их и так хватает.

Я вдруг почувствовал, что спорить с Галочкой мне совсем не хочется.

Так ничего больше и не сказав друг другу, мы, не сговариваясь, остановились, поджидая товарищей. Но уже дома, ночью, лежа в постели, я снова вспомнил этот коротенький разговор.

«Странно, — думал я, — почему мы всегда с ней ссоримся? А ведь, собственно, и не из-за чего. И вообще, кажется, она ко мне не так уж плохо относится. И не такое уж у нее злое лицо, просто красивое».

На секунду перед моими глазами мелькнул светлый завиток волос за ухом нашего технического секретаря. Затем выплыла какая-то неожиданная, странная, но очень интересная для меня мысль. Но что это была за мысль, я так и не успел сообразить. Все заглушил сон.

Если бы кто-нибудь удосужился в этот вечер заглянуть в единственное освещенное окно маленького одноэтажного домика у пустыря на окраине рабочего поселка за Автово, то увидел бы такую картину: двое людей — один сравнительно молодой, другой значительно старше — уныло пили за столом водку. На полу уже валялись, поблескивая зеленоватым стеклом, две опустошенные водочные бутылки, третья, только что раскупоренная, ждала на столе своей очереди.

Снеди было не много: огрызки плохо очищенной селедки, лук, соленые грибы в глубокой выщербленной тарелке и большие, наваленные горкой ломти черного хлеба.

Несколько бесцельно искромсанных и изломанных кусков валялись на полу. Один ломоть размазался по половице, растоптанный каблуком.

Тускло светила грязная лампочка под бумажным абажуром. Мужчина помоложе играл на гитаре. Пальцы его, ловко перехватывая гриф, бегали по струнам, щипали их, придавливали, отпускали, мучили, словно выгоняя на волю дурную, дерганую мелодию. Вторя гитаре, чуть заплетаясь, он торопливо напевал речитативом:

В ноги бросилась старуха, Я ее прикладом в ухо, Старика прикончил сапогом. Помня просьбу

женушки своей, Выбирал я все, что поценней, Первым долгом две перины Погрузил в свою машину, Сапоги, утюг и двух гусей...

Резко оборвав мелодию, гитарист прихлопнул струны ладонью и, подозрительно покосившись на собутыльника, произнес безразличным голосом:

— Вот какую песню пел один полицай в нашей камере. Мы, воры, с ними одно время вместе сидели. Да-а. А ты думал, я никогда не был в тюрьме?

Но тот, к кому он обращался, не слышал его слов. Он сидел, навалившись грудью на стол, положив седой щетинистый подбородок на сжатые кулаки, и смотрел перед собой.

— Шофера не найду, — вдруг заговорил он, думая о чем-то своем. — Чтобы обделать все со свиньями чисто, шофер нужен. И обязательно, слышишь, машина с бойни, иначе хана. Заметут за здорово живешь.

Рука его потянулась за бутылкой.

— Слышь, Волк, я тебе говорю, шофер нужен. Это ж ты сам придумал.

Прищурив правый глаз и тихонько щипнув струну, Волк усмехнулся.

— Ты бы, хозяин хороший, хоть занавеску повесил, что ли, — проговорил он, не отвечая на вопрос, — заглянет какой-нибудь фрайер в окошко...

Он резко ударил по струнам.

Наш домик, на берегу под лодкой. И жизнь наша по ка-амешкам течет...

Так же неожиданно, как и начал, он оборвал песню и бросил совершенно трезвым голосом:

— Тебе сказано, занавесь окно, Григорий Яковлевич.

Плеснув в рот остатки из своего стакана, Синицын поспешно поднялся и завесил окно старым пиджаком.

— А то на один хлеб посмотреть — сразу видно, что мы за птицы, — пояснил Волк. — Трудяга с хлебом так не обращается. Режет столько, сколько может сожрать. Учишь вас, учишь....

— Это в деревне, а не в городе, — возразил хозяин, — больно уж ты опаслив, на этом и сорваться можешь.

— Пока, видишь, не сорвался. — Глаза Волка испуганно забегали. — А если сорвусь, то только из-за вас, идиотов! — Помолчав, он взял себя в руки и добавил нарочито веселым тоном: — Хватит каркать, давай лучше выпьем. Блинок скоро должен приехать. Может, что новое расскажет. Пей, Гришутка, пей, свиновод.

Почти одновременно с его словами раздался громкий стук в двери...

— Ша! Это не Блин.

Пригнувшись, Волк шагнул к окну, прислонился к стене и осторожно отвел край пиджака.

— Ишак какой-то, а кто, не пойму. Пойди, Синицын, узнай, что ему надо.

Григорий Яковлевич вышел и сразу же вернулся с Болтовым.

— А-а, вот это кто! — Лицо Волка расплылось в радушной улыбке. — Рад тебя видеть. — Он подвел Кирилла к столу. — Садись, дорогой, гостем будешь. Я хоть не хозяин, но распоряжаюсь, х-ха-ха. Водочки выпьешь? Ну конечно, разве гостей спрашивают? А Ромочки Табульша нет, могу дать только адрес тебе, как другу. У него ведь опять новая квартира. Скоро гульнем на новоселье.