Конь бледный еврея Бейлиса
Шрифт:
– Зина, милая, не сердись, я "маску" увидела! Я должна была проследить, узнать...
– и схватила за руку и нежно гладила, преданно заглядывая в глаза.
– Катя, вы зачем меня привели сюда?
– Вы не понимаете...
– всплеснула ручками.
– Вы ничегошеньки не поняли! Это такие могущественные люди! Я была уверена, что вы сделаете все, чтобы понравиться им...
– А я не понравилась, - крикнула зло, - и что теперь?!
Катя улыбнулась странно.
– Теперь ничего-с... И вы сами во всем виноваты. Они держат Мищука. И если бы уверились в вас - дали бы вам свидание. А так... Господи, я так старалась...
– и зарыдала, размазывая
– Значит, вы их знаете?
– Ну... Как бы.
– Тогда представьте меня.
– Вы не поняли: этого надобно заслужить. Хорошо... Идемте домой, я все объясню...
Дома ждал сюрприз: недавние знакомцы чинно сидели за столом под люстрой. Встретили молча, Зинаида Петровна тихо вскрикнула, и тогда тот, что носил очки, сухо сказал:
– Мадемуазель, вы можете удалиться...
– Катя сразу же ушла. Позвольте рекомендоваться, сударыня: Георгий Георгиевич Замысловский, член Государственной думы. Это...
– вежливо повел головой в сторону усатого, мой добрый товарищ, Алексей Семенович Шмаков, присяжный поверенный. Чтобы у вас не сложилось вполне неверное впечатление...
– О чем?
– сухо перебила Зинаида.
– Вы торопитесь... О нашей с Алексеем Семеновичем заинтересованности в деле...
– В каком? Извольте выражать свои мысли точнее.
Замысловский взглянул удивленно, бросил взгляд на потолок и, как бы справившись с вдруг нахлынувшими чувствами, продолжал:
– Теперь в России... Да и в мире, уж поверьте мне, - одно-единственное дело: об умучании мальчика Ющинского. Так вот: нас вызвала мать умученного, Александра Ющинская, она же - Приходько.
– В самом деле?
– насмешливо улыбнулась.
– Она так богата?
– Неумный ход...
– поморщился Замысловский.
– Вы - русская и должны понимать, что мы в трудные минуты помогаем друг другу вполне бескорыстно.
– Мне не хочется говорить гадости, господа, но вы "пущаете пропаганду" - как говорят мои знакомые из Охраны.
– Оставим это, - вмешался Шмаков.
– Бог с нею, Охраной этой, взаимопомощью, подозрениями и колкостями. Все просто: сударыня, нам нужен Мищук.
– Но я не знаю, где он.
– Мы знаем. Он нужен нам в том смысле, что он талант! Мы желали бы работать с талантом, но не с посредственностями. На суде мы будем представлять потерпевших, нам бы хотелось быть во всеоружии. С помощью Евгения Францевича, разумеется.
– Вы так уверены, что будет суд... Да ведь дело это не стоит выеденного яйца! Не евреи убили мальчика!
– Кто же?
– Воры, бандиты, родственники - вы это знаете не хуже меня!
– Все перечисленные вами не имеют к убийству ни малейшего отношения, сказал Замысловский.
– Вот Евангелие...
– взял с полки, положил на стол и коснулся пальцами.
– Я говорю правду, я православный человек... Оставим это. Вы согласны?
– Мищук не станет вам помогать.
– Жаль, мы рассчитывали на вас: смысл в том, что вы убедите вашего друга в нашей правоте...
– Никогда!
– Вы снова торопитесь...
– укоризненно произнес Шмаков.
– Если вы поступите так, как просим мы (о, ради бога! Если наша версия окажется тупиковой - мы же здравомыслящие люди!), тогда, отслужив, вы получите любую сумму (мы располагаем любыми суммами) и сможете уехать с Мищуком, куда пожелаете. Если же нет...- поморгал, пожевал губами и разгладил усы. Тогда мне жаль вас обоих...
– Где Мищук? Где?!
– Если вы согласны - ваша встреча состоится незамедлительно.
Показалось, что на голову вылили
– Но... он ведь в бегах?
– Вы согласны?
– Я должна... Должна подумать, господа.
– Хорошо. Вы останетесь здесь до вечера, под присмотром. Вечером вы дадите ответ. В любом случае хотел бы предварить... Ну, скажем так разного рода неудобства... Вы, конечно, можете обратиться к властям. Вы, конечно, можете описать нашу внешность, одежду... Не советую...
– покачал головой.
– Наши портреты широко известны - в разной одежде, мы весьма известные общественные деятели. Вам все равно никто и никогда не поверит. И вообще: люди возбуждены, они требуют справедливого возмездия, вряд ли стоит становиться на пути у целого народа...
– Где Мищук?
– С ним все в порядке. Честь имею, сударыня, - чинно поклонившись, оба вышли из комнаты.
Влетела Катя:
– Ну? Как? И что? Я сгораю от любопытства!
– Катя... Кто написал письмо? Кто пригласил приехать в Киев? Значит, все было подстроено?
– Вы только успокойтесь, душенька... Я вас так полюбила... Вы успокойтесь, до вечера время есть. Ладно?
– А этот... Богров? Он что же... Тоже участвует?
Катя отвернулась к окну и молчала красноречиво. Что ж... До вечера время действительно есть. Но решение уже принято: увидеть Евгения. Непременно увидеть. Как бы строго они ни охраняли его - он что-нибудь придумает. Он умный. И, главное, теперь их будет двое. "Мы их обыграем... стучало в голове, - "тук-тук-тук", мячик прыгает и мы упрыгаем, зайчиками..."
Весь день просидела на кухне - не хотела разговаривать с Катей. Та обиделась и лежала на диване с красными заплаканными глазами. "Странное существо...
– думала Зинаида Петровна.
– Вроде бы и совсем не злая, а в то же время..." Что "в то же время" - об этом думать не хотелось. Сколь ни была далека от практики политического или уголовного розыска - догадалась (не трудно ведь...): Катя - участница заговора, сделки какой-то... В этой сделке она, Зинаида Петровна, имеет свою, немаловажную видимо, роль. Мищук, вот в чем дело. Он непримирим, упрям, честен до умопомрачения и, главное, никогда не страдал - не то чтобы религией антиеврейской, юдофобией (имеющей ученые труды, адептов и почитателей) - легковесным антисемитизмом не страдал, а ведь им в России девяносто пять процентов русских задеты- в той или иной форме. Произнесена фраза: "Да ведь это- еврей!" - и все становится на свои места, все объяснено. И никому невдомек, что нанесено увечье, обида, может быть... "Ничего, они все живучие и приспособленные, пролетела мысль, и краска стыда покрыла щеки: - Значит, и я такая же? О, Господи, как это грустно, в конце концов..." Незаметно наступил вечер, в синеющем небе зачернели крыши и трубы на них, прошел фонарщик, зажигая керосиновые фонари. Катя остановилась на пороге.
– Так вы идете?
– Иду... А куда?
– Одевайтесь... Экипаж уже подан...
– и ушла.
"Торопится...
– Зинаида Петровна заметалась по комнате, нужно было сделать что-то очень важное...
– Чего она так торопится? Да ведь высокое начальство, поди, ожидает..." А беспокойство нарастало, вон - занавеска слегка отогнулась, осторожно глянула, Катя уже усаживалась, и лошадь непрерывно била копытом, и тогда, подчиняясь неведомому зову или чувству, может быть,- вытащила из внутреннего, тщательно запрятанного кармана заветное письмо из города Киева - крик о помощи и сунула под загнутый угол занавески. Зачем? Бог весть...