Конь бледный еврея Бейлиса

Рябов Гелий Трофимович

– Зина!
– закричал, бросаясь к ней, - Зина! не может быть...

Повисла бессильно, прижимаясь к плечу, плакала навзрыд:

– Женя, Женечка, родной мой, единственный...

– Итак, встреча, слава богу, состоялась, - констатировал Иванов. Любезный (это - юркому), принесите нам чаю и булочек. Румяных. Мы все, я уверен, любим румяные булочки. Господа, у нас мало времени, придите в себя. Итак. Любезная Зинаида Петровна, вы имеете что сказать?

Взглянула с ненавистью, но тут же погасила улыбкой:

– Женя, меня здесь держат четыре дня. Не возмущайся, это бесполезно. Все просто: они меня заманили...

– Прости, Зина... Я дурак...
– сказал угрюмо.

–

Ну-у...
– оживился Иванов.
– Тут и умный спасовал бы! Продолжайте, сударыня.

– Женя, если ты согласишься помочь правительству...

– В чем? В чем, господин полковник? Я ведь все знаю- вы помощник начальника ГЖУ! Так в чем же дело? И почему вы не желаете поговорить по-мужски? При чем здесь Зинаида Петровна?

– О, как вы нетерпеливы...
– вздохнул Иванов.
– Ради бога! Она здесь такой же заложник ваших художеств, как и вы сами! Войдете в разум - к общему нашему удовольствию. Нет - ну... пеняйте на себя.

– Женя...
– вступила Зинаида Петровна.
– Ты не понимаешь. Они способны на все! Они требуют, чтобы ты оказал им помощь в раскрытии дела Ющинского. Если ты вдумчиво, с присущей тебе энергией, возьмешься за это дело - ты вновь обретешь доверие правительства. И... если тебе это, конечно, интересно... Появится возможность быть нам снова вместе... Решай.

Мищук подбежал к стене и со всего маху долбанул по ней кулаком:

– Обрету? Да что ты такое говоришь, Зина! Сначала они подставляют мне негодный объект1, потом компрометируют в глазах общества, а теперь требуют помощи? Как же это возможно, я спрашиваю? Как?

Иванов пожевал губами, принял из рук юркого поднос с чаем и булочками, водрузил на стол и раскинул руки:

– Да проще простого! Вы знаете пристава Красовского? Николая Александровича? Честнейший человек! Именно он сейчас выполняет ваши обязанности по розыску убийц Ющинского! Мы обращаемся в Правительствующий Сенат, потом - к Государю, вас - милуют и возвращают в службу! И вместе с Красовским вы проводите дело в жизнь! Просто, согласитесь.

Хотелось спросить о Красовском: он что же, один не справится? Но понял: не с чем там справляться. Им нужен авторитет сыскного дела. Красовский талантлив, конечно, но авторитет у него еще впереди... А дело это... Что дело... "Проводите дело в жизнь". Они задумали нечто из ряда вон! Им надобно общественное мнение создать. А какое общественное мнение можно создать в связи с убийством Ющинского?

– Вы, конечно, думаете, что речь идет о евреях...
– мило улыбнулся Иванов.
– Нет. Речь идет о ворах... Мищук, я играю честно и потому - карты на стол! Вы и Зинаида Петровна остаетесь здесь. На время. Вы работаете вместе с нами - каждый день вы будете получать агентурные записки (от тех, кто не умеет писать сам, ну, да вы порядок знаете) и агентурные донесения от грамотных агентов, вы узрите их собственный почерк. Господи, как мы вам доверяем! Вы будете руководить вместе с Красовским, под нашим началом, разумеется, всем этим чудовищным делом. Если вы заслужите наше доверие - мы с почетом отпустим вас. Все ваши законные просьбы будут выполняться безоговорочно! Жалованье - как положено. А содержание - на еду и удовольствия от нас! Каково?
– Иванов потер руки, судя по всему он был крайне собой доволен, а может быть, - в глубине души, и сам мечтал о такой сладкой участи...

К тайному жандармскому особняку решили пойти вечером, как стемнеет.

– Не дай бог, заметят, - стенала Катя.
– Вы же имеете понятие?

Понятие он имел... Но когда увидел за деревьями черную стену и огонек на втором этаже (окно было с красивой фигурной решеткой) - понял: дельце получается безнадежное...

– Надобно проникнуть

туда...
– бросил взгляд на Катю, в ее широко раскрытых глазах трепетал такой сумасшедший ужас, что понял: не помощница... Но она отозвалась:

– Я предупреждала... Вот что, Евдокимов... Ты, должно быть, так понял, что я за твой причиндал готова ума решиться и все продать... Что я шкурка, "подсевайла"... Ну, может, так оно и было поначалу... Я разум теряю быстро - да ты и заметил... Только не думай, что нет во мне души и сердце не бьется. Мне теперь двадцать лет всего, а жизнь прошла. Для чего? Бог весть... И наша с тобою встреча... Я раньше не плакала, и все было так просто...

"Умная, сука..." - первое, что пришло в голову. Рассуждал холодно; Катя ему была совсем безразлична - даже то невероятно острое, что довелось испытать, нисколько не задевало более и даже вызывало отвращение. Животный восторг соития (редкость, конечно, что и говорить) - это одно, а любовь... Совсем-совсем другое. Ясно: она продолжает развивать свое задание. Ишь, какой поворотец...
– но, встретив ее бездонный взгляд, смутился... Черт ее разберет... Тонкости эти дамские. Опыт нужен, а где взять? Дожив до своих лет, не испытал ни разу даже прикосновения к высокому чувству, но ведь каждого наделил Создатель ощущением истины, и вот, ощущение свидетельствовало...

– Не ставь меня в кучерскую позу!
– сказал раздраженно (идиот, о Господи, какой безнадежный дурак...
– но поделать с собой ничего не мог), ты не понимаешь: ну о чем таком могу я говорить с тобою здесь и сейчас? Войди в ум, Катерина...

– Ни о чем...
– кивнула покорно (сразу как-то изменилась и обрела ярко выраженную женственность и мягкость), - я, Женя, понимаю: ты человек столичный. Ты- другой. А я... Что я?

– Сейчас мы вернемся к тебе домой. То, что я скажу, осмысли без истерик и ругани. Итак: ты выберешь любого жандарма - из тех, кто в свою смену охраняют дом. Познакомишься и обольстишь его.

– Женя, я тебе в чувстве призналась, а ты мне такое...- заплакала.

Взбеленился:

– Мне не до фиглей-миглей теперь! Тем более принеси себя в жертву, докажи! Христос Магдалину возвысил, хотя та была отпетая, вроде т ебя...

– Женя, да ведь ты - не Господь...
– только и смогла сказать.

...Вернулись домой, сели за стол и долго сидели в темноте, напротив друг друга, молча. Наконец Катя спросила:

– Зачем тебе это?

– Затем...
– все еще злился, понимая, что оскорбляет ее своим предложением, низводит в такую грязь, откуда и возврата быть не может. И оттого чувствовал беспокойство неясное, неудобство и даже угрызения совести. "Ты ведь спал с нею...
– шептал голос.
– Ты наслаждался ею. А теперь ходишь по ней ногами, гадость это..." Но другой голос ухмылялся в ухо: "Консоме это все, братец, штучки-дрючки для слабонервных. Она ведь к тебе не по светлому чувству пришла, по заданию! Она есть аппарат из мяса, костей и мышц, созданный Охранной полицией исключительно для известной надобности. И чего же эту машину жалеть? Чушь, Евгений Анатольевич, чушь и боле ничего!" Но уговорить себя не мог... Польстил:

– Ты такая эстетная... Кто устоит перед такой женщиной... Никто не устоит. Я уверен: жандарм тобою увлечется. Когда же увидишь, что не человек перед тобою, а жеребец, - тащи сюда. У тебя обстановка интимная, проникновенная, все получится в лучшем виде! Потом вмешаюсь я, и твой любовник станет работать на нас. Когда же мы соберемся все вместе - я, Мищук, его женщина, ты и этот жандарм (его мы ни во что, разумеется, не посвятим), - тогда посмотрим... Тогда это проклятое дело мы непременно проясним, размотаем дотла!