Конь бледный еврея Бейлиса
Шрифт:
– Да-да-да! Из носа, мы имеем очевидные следы! Вы полнокровный очень! Невероятно! По вам никак не скажешь! Но я знаю, что делать! Эстер! Эстер! Готовь отвар моха! Вы верите? Дедушке прикладывали - из него каждый день лило и ничего - оттягивало! И у вас оттянет.
До постели Евгений Анатольевич добрался с большим трудом. Чета волокла его на себе. Улегшись и вздохнув, сказал грустно:
– А вы и в самом деле хорошие люди. Но это невозможно...
И заснул до утра.
Утром поднялся рано, вместе с Менделем, тот торопливо доедал свой завтрак: стакан чая, кусок хлеба с "кошерным" мясом. Эстер принесла и поставила перед
– Мы не можем себе позволить. Только детям.
– Тогда я должен платить вам больше?
– аккуратно разбил яйцо и начал есть, получалось плохо: скорлупа раскрошилась, потекло на стол, Эстер наблюдала сочувственно.
– Вы давите. А надобно нежно. Вот так...
– и показала. У нее хорошо вышло, чисто.
– Да я никогда не умел их есть, - признался Евгений Анатольевич, накладывая на хлеб несколько кусков ветчины. Откусил чувственно, жадно, краем глаза увидел, как переглянулись хозяева и какой животный ужас мелькнул, улыбнулся:
– А почему вы так ненавидите ветчину?
– Потому что свинья, - отозвался Бейлис, а Эстер добавила:
– Нечистое животное, понимаете? Наш закон запрещает...
Евдокимов мгновенно умял и второй бутерброд:
– Нечистое? Зато - вкусное. А вы, я смотрю, как басурмане - те тоже свининку не употребляют. Да ведь и обрезание, как и вы, делают. Вы похожи!
– сделал открытие Евгений Анатольевич.
– Похожи...
– грустно сказал Мендель.
– Мне еще дед рассказывал - мы все ведь от одного корня...
– Ну, это ты извини...
– непримиримо возразил Евгений Анатольевич.
– Я русской, а ты... Ты еврей, и этим все сказано!
– Это верно, верно, - закивал Мендель.
– Только дедушка рассказывал, что был Ной. А после потопа сыновья его населили землю. Сим породил нас, евреев. Хама Единый проклял и осудил его потомков в рабство. Вообще-то арабы-магометане - они едины с нами, корень один, Авраам... Словечко такое есть: "семит". Мы семиты, и они тоже. Только я вам так скажу: на самом деле мы, русские, российские то есть евреи - мусульмане, хазары, понимаете? Дедушка даже книгу показывал, русскую, словарь, там написано было, что мы и не евреи вовсе, а турки!
– Тюрки...
– поправил изумленно Евдокимов, потрясенный подобными знаниями у малограмотного Бейлиса.
– Ну-ну, дальше?
– А дальше - еще один сын, Ефет. От него все вы: русские, немцы, англичане. Ну, словцо такое есть, на сцене, когда поют...
– Арию, что ли?
– догадался Евдокимов.
– Да!
– обрадовался Бейлис.
– Именно! Вы все - арийцы! Вы не удивляйтесь - дедушка был книжный, хасид, читал на настоящем иврите, не то что мы - идиш, и все... У нас от родного, настоящего языка только "Шолом!", "Здравствуйте", значит, "Мир вам!".
– Ладно, допустим. А как же вы, тюрки, евреями стали?
– О-о, это просто раз плюнуть! Мы приняли истинную религию, Единого, иудаизм, вот и все! Ваши тоже принимали, мы знаем! "Жидовствующими" называются. По-нашему молятся, а носы у всех курносые, и волосы как солома, и глаза голубые!
Об этом Евдокимов знал. Во время работы в архивах министерства не раз встречал дела XIX века о жидовствующих. Но не понимал - что же нашли русские люди в скверном учении?
– Ладно. А произнеси-ка молитву. Только по-русски,
– А я только по-русски и молюсь. Я на идиш сто слов знаю, для общения с провинциальными родственниками. А молиться надобно на настоящем языке иврите. Какой язык!
– И, закатив глаза, начал раскачиваться и читать нараспев, с подвывом: - "Владыка вселенной, я в твоей власти, мои сны в твоей власти, снился мне сон, но что он, не знаю, да будет же, о Превечный Израиля, он к добру..." - Открыв правый глаз, подмигнул: - Ну? Как? Ничего? А что я вам говорил?
– И у нас в молитвах есть похожие слова...
– глубокомысленно изрек Евгений Анатольевич. Бейлис подпрыгнул:
– А что вам говорю? Мы все из одного и того же места!
– В этом ты, пожалуй, и прав, - ухмыльнулся Евдокимов, - но этим и ограничивается, увы...
– Глаза сузились, поблекли, голос сел.
– Но вот чего тебе твой дедушка не сказал...
Бейлись смотрел, словно ребенок, вдруг увидевший буку.
– Может, не надо?
– проговорил с тоской во взоре.- Мы так славно поговорили. А вы сейчас возьмете и все испортите.
– Может, и испорчу...
– продолжал ровным голосом (не надейся, сейчас я тебя оглоушу!) - Он тебе не сказал, что заповедано Богом вселиться Ефету в шатры потомков Симовых, понял?
– В голосе Евгения Анатольевича звучало такое торжество, такая убежденность, что Бейлис даже руками всплеснул - не то от огорчения, не то от восторга перед таким словесным напором.
– Ты слушай, слушай!
– напирал.
– Это все означает, что вас не будет, а только мы, от Ефета!
Мендель долго молчал, потом произнес, мягко, по-доброму, улыбнувшись:
– Нет... Не это...
– смотрел беззащитно.
– Это другое означает. Что вы к нам с миром придете. И воцарится мир. И всем станет хорошо...
Весь день до самого вечера бродил Евгений Анатольевич по Лукьяновке. Печальное это было место, бедняцкое. Редкие улицы мощены, дома больше деревянные, в один этаж, распивочные и кабаки - грязные, с дурным запахом и пьяной разношерстной публикой, к которой это иностранное слово и применить-то можно было с большим трудом. Плохо одетые, заросшие, с бессмыслицей во взоре, они кричали, толкали друг друга в грудь, требовали каких-то дурацких объяснений друг у друга, иногда и дрались в кровь, беспощадно - впервые в жизни оказался Евдокимов в подобных местах, никогда не требовалось ему посещать отпетых и игрища их, работа была чистая, умственная, все больше с интеллигенцией обезмозглевшей разбираться приходилось, но в одной из распивочных наткнулся все же на весьма полезную фигуру.
Чисто одетый господин с тщательно выбритым лицом размахивал стаканом с остатками водки и, тыкая указательным пальцем собеседника в грудь, вещал нервно и задорно:
– Вы сударь, не понимаете... Я стою здесь, у входа, как всегда по исполнении...
– А ты чего, значит, исполняешь?
– с тупым глазом спрашивал собутыльник.
– А я ввечеру фонарики зажигаю. А поутру, с рассветом, чтобы, значит, хозяйский керосин зря не жечь - гашу. Понял? Ну вот... Я фонарики как бы и погасил, стою у входа, думаю - надо. Вдруг - хлоп по плечу! Д а больно так! Оглядываюсь - он! Байстрюк! Ющинский! И как раз гудок прогудел, все на работу идут... Я его отругал, обозвал, он и ускакал. В восемь утра это было. А на следующий день - исчез, мать прибежала, да я их всех назубок здесь знал, я же хожу-брожу... Ну, поговорили...