Конь Рыжий
Шрифт:
Иван в свою очередь тоже не сдержался и выговорил старшему брату: не цари создавали державу, а народ России, хотя и находился под гнетом кровавых царей.
– Без царя в голове, Иван, только вша по телу ползает. Или ты вошь?
– Ты недалеко ушел от отца, – ввернул младший брат.
– А я и не собирался никуда уходить от родителя свово. Со мной он завсегда, как плоть моя от него и матушки происходит. И тебе не советую отчуждаться. Без роду и племени варнаки шатаются по земле.
Иван, досадуя на старшего брата, вдруг проговорился:
– Если
– Какая еще Анна Дмитриевна? – нацелился суровым взглядом старший брат.
– Дочь Дмитрия Власовича Ковригина, у которого я снимаю комнату, Она была учительницей в Минусинске, когда ты только что приехал со своей Дуней из Петрограда.
– Эв-ва от кого набрался! – мотнул головою Ной. Он, понятно, помнит тоненькую учительницу, племянницу Василия Кирилловича Юскова. – Мало ли что не примерещилось той учительнице; я ведь с ней разговора не имел, не причащался и не исповедовался. А снаружи человека нельзя разглядеть.
Иван ушел от старшего брата, изрядно нагрузившись гостинцами.
Вскоре пришел матрос – безусый парень, посланный предупредительным капитаном Гривой, наутюженное постельное белье принес, байковое одеяло, подушку – настоящую, пуховую, графин с водой и стаканом и передал приглашение капитана отужинать с ним в семь часов вечера.
– Благодарствую, служивый, – чинно ответил Ной.
– Если вам надо помыться, для первого класса имеется душ.
– Хорошо бы, служивый! В таком испачканном виде неладно идти в гости к капитану.
Матрос назвался провести в душевую. Пришлось Ною достать с верхней полки еще один мешок и вытащить из него завернутую в скатерть парадную обмундировку: китель, брюки, чистую нательную рубаху и кальсоны, новые сапоги.
Матрос поглядывал на него, меняясь в лице: офицер! Вот это да! Знает ли военный комендант?!
X
Горячая вода хлестала тонкими струйками, и Ной, покряхтывая от величайшего удовольствия, подставлял то спину, то бока. С Пскова не мылся в господском душе. Экая благодать!..
Послышался гудок – длинный-длинный: «Тобол» ревел, прощаясь с пристанью.
Душевую заволокло паром – окна не видно, и электрическая лампочка еле светилась, Ной все мылся под горячим душем.
«Ужли не провернусь, господи? – неотступно думал Ной. – Иван-то, экий ерш, право. И с чего той тоненькой учительнице взбрело в голову говорить про меня, да еще и прозвище сказала Ивану. Ах, Ванька, Ванька! Если бы уломать парнишку, чтоб не плыл в низовья Енисея, а со мной остался. Купили бы еще одного коня в городе и чесанули в Урянхай».
Прогудел второй гудок на «Тоболе», а за ним подал свой густой, надрывный голос пароход «Россия».
Перекрыв душ, вышел в прихожую, посмотрел на себя в запотевшее
Послышалось шипенье пара, скрежет якорной цепи – отходят, значит! Покуда Ной одевался, «Россия» отошла от пристани, загребая воду плицами. Шлеп, шлеп, шлеп! И все чаще и чаще шлепанье.
Собрав пожитки в поношенный китель, а бахилы завернув в шаровары, вышел в коридор. Лакированные двери кают на обе стороны, зеркала, вделанные в стенки между дверями, – эко славно оборудован пароход! Не иначе, как из Германии или Англии.
По коридору навстречу важно выступали четверо священнослужителей: широкий и здоровенный чернобородый мужчина в черном одеянии и высоком клобуке – архиерей, значит, и два красномордых и бородатых иеромонаха и протоиерей. Лицо у его преосвященства сытое, борода окладистая, обихоженная и навитая, и морда преблагостная.
Ной прошел мимо к себе в каюту, не склонив рыжечубой мокрой головы – не в соборе на моленье!
В каюте еще раз протерся полотенцем, сложил в мешок будничную одежду, причесал бороду и голову, поглядывая в окно со спущенными жалюзи.
Прибрал в каюте – лишнее упаковал под полку, туда-сюда, и каюта немножко освободилась. Только возле лакированного столика с зеркалом громоздились друг на дружке два лагуна с медом и маслом, прикрытые шинелью.
Старательно застлал постель хрустящей простыней, накрыл одеялом и, вздыбив подушку, залюбовался: экое удобство, а?! Вот как ездили важные господа по Енисею!..
Теперь можно к капитану пойти.
Выйдя в коридор, Ной повернулся лицом к двери, собираясь замкнуть каюту, и вдруг за спиной раздался до ужаса знакомый голос:
– Боженька! Ной Васильевич!
Ной вздрогнул, уронил ключ, помотал головой, промигиваясь. Дунька! Стерва Дунька! Ее еще не хватало для полного комплекта. В батистовой белой кофте, невесомый шелковый шарф на покатых плечах, золото с каменьями в мочках ушей и глаза – знакомые, разинутые!
– Вас не узнать, честное слово! Вот уж никак не ожидала, ей-богу, Ной Васильевич!
Экая паскуда, а? Несусветно оклеветала, и хоть бы в одном глазу совесть прочикнулась! Ррразорррву, стерву! Нет, нет! Тихо! Тихо надо. Без шума и крику!
Лапы Ноя сами по себе поднялись, легли на покатые плечи Дуни, подтянул к себе – грудь в грудь, нос в нос.
– Боженька! – испугалась Дуня. – Вы меня раздавите!
– Зззамолкни, сей момент! – не сказал, а утробно выдохнул Ной и, подняв ключ, толкнул спиною дверь, втащил за собою Дуню в каюту: – Не кричи. Потому как крик будет последним.