Конь в малине
Шрифт:
– Вот и молодец!.. Ну-ка, произнесите еще раз эту вашу кодовую фразу, что парализует меня.
– Зачем?.. Она теперь не сработает.
– А вы все-таки произнесите!
Он пожал плечами:
– Ради бога… Валенсия осталась на свободе.
Тут я его и вырубил.
Схватил под мышки, протащил за ширму, следя, чтобы ноги доктора не зацепили чего-нибудь по дороге.
– Помоги, малышка!
Сообразительную Ингу долго уговаривать не пришлось, и вдвоем мы легко угнездили Бориса Соломоновича в установке. Пришлось, правда, повозиться немного с первым ремнем, но когда принцип стал
– Ты хочешь стереть ему память? – Инга смотрела на меня с сомнением. – А сможешь?
– Да. Здесь есть кнопка «Наведенная амнезия»… Следи, чтобы он не пришел в себя раньше времени.
Она вперилась доктору в лицо. А я сел за компьютер, прошелся по списку и по менюшкам, выбрал параметры, показавшиеся мне нужными и, когда появилось сообщение «Программа к работе готова», щелкнул мышью по кнопке «Начать процесс».
Надо сказать, зрелище было довольно неприятным. Физиономия Кунявского то перекашивалась жуткой гримасой, то расплывалась в улыбке идиота; кулаки то сжимались, то разжимались; грудь вздымалась и опадала. А потом начались эти самые судороги, за которые Инга чуть не пристрелила его получасом раньше. Пристрелить меня у нее и в мыслях не появлялось, хотя я сейчас ничем не отличался от доктора.
Впрочем, процесс длился не более двух минут. Когда обратный секундомер в углу дисплея дошел до цифры «пять», я встал и подошел к Борису Соломоновичу. Чтобы еще раз вырубить его, если очнется.
Он не очнулся.
Мы освободили Кунявского от «цепей» и перетащили обратно на диван.
– Поищи нашатырный спирт, – сказал я Инге. – Вон, на стене, аптечка.
Вскоре наш доктор дернулся и открыл глаза. Инга убрала от его лица ватку.
– Что со мной?
– Лишился чувств от страха. – Инга саркастически фыркнула и вернула флакон со спиртом в аптечку. – Или от радости, что убивать не станут.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался я и вспомнил, что такой вопрос чуть ранее он задавал мне. – Идти можете?
Он поворочался пару минут, покривлялся, но потом встал на ноги, сделал шаг, другой.
– Идемте! А то скоро охранник забеспокоится, почему мы так долго.
Инга поправила парик, я прилепил бороду, Кунявский проделал обратные манипуляции с видаком. Потом наше трио покинуло лабораторию и отправилось в обратный путь.
– Все в порядке, Борис Соломонович? – поприветствовал Кунявского на выходе охранник.
– В полном, Володя. Дождись меня завтра. Обязательно! Пять кусков твои.
Нас выпустили на волю и заперли дверь. На прощанье охранник помахал рукой.
Обратно мы ехали в другой диспозиции – за руль пожелала сесть Инга, и я не стал сопротивляться. Когда подкатили к дому Кунявского, я глянул на часы. Оставалось пять минут…
– Ну? – спросил доктор. – Я пошел?.. Было очень приятно провести с вами время.
Он опять отчаянно трусил: что мешало мне сейчас вогнать ему пулю в затылок? А потом выкинуть труп из салона и удрать?.. Очень подходящая ситуация! Вон и фонарь, возле которого мы остановились, почти не горит! Да, конечно, мимо время от времени проносятся машины, но их мало. Пропустить очередную и выкинуть тело – никаких трудов!.. Впрочем, нет. Тогда бы в салоне
– Подождите! – Я коснулся рукой докторова плеча. – Скажите, Борис Соломонович… Как вы живете? Неужели вас никогда не мучает совесть?
Он принужденно хохотнул, обернулся. Глаз его в темноте не было видно, но я и так знал, что они переполнены цинизмом.
– Совесть? – Плечо доктора дернулось. – Дорогой мой Арчи… Извините, я уж так и буду называть вас… Совесть, Арчи, понятие ирреальное и в наше время не модное. Совестью сыт не будешь, а кушать хочется каждый день…
Его понесло. Слова полились рекой. Наверное, неопределенность последних минут так истерзала душу, что ему не просто вещать – вопить хотелось.
Я послушал немного. А потом сказал:
– Ладно, ступайте. Господь с вами!
Он замолк на полуслове, вздохнул.
– Идите, идите.
И он пошел. Выбрался из машины, глянул на меня. Разумеется, увидел лишь отражение далеких окон собственного дома. Сделал по направлению к подъезду шаг, другой, третий… Плечи его опускались все ниже и ниже – думаю, ему очень хотелось кинуться на тротуар, прижаться, раствориться в асфальте…
– Поехали, малышка, – сказал я.
– Может быть, для гарантии все-таки…
И тут едва тлевший фонарь вспыхнул.
Кунявский оглянулся. Лицо его было мертвенно-белым, как у покойника, но плечи распрямились.
– Попомни мое слово – он нас продаст, когда вспомнит! Увидит сейчас в прихожей своего Будду и все вспомнит…
– Поехали! – повысил я голос. – Через сто метров остановишься.
Едва мы тронулись, освещенная фонарем фигура скрылась за кустами. Представляю, какое облегчение он сейчас испытал. Словно заново родился…
Миновав следующий фонарь, Инга остановила «забаву». Я продолжал смотреть в заднее стекло.
– Чего ты ждешь?
– Выключи габариты!
Она послушно утопила кнопку.
– Чего ты ждешь, конь в малине?
Огни приближающейся машины выхватили из темноты Ингино лицо: она смотрела на меня с естественным недоумением. Я отвернулся, вновь взглянул на темные окна квартиры Кунявского. Свет в них не загорался.
Неужели я ошибся?..
А потом раздался визг тормозов.
Я опустил глаза и успел увидеть распластавшуюся человеческую фигуру, летящую прямо под колеса отчаянно тормозящей машины. Глухой удар. Мелькнула в свете фар слетевшая с ноги туфля. Шлепок – это грянулось об асфальт переломанное тело.
Совершившая наезд машина остановилась. И тут же, визжа покрышками, сорвалась с места, стрелой пролетела мимо и скрылась за углом.
– Конь в малине! – потрясенно воскликнула Инга. – Он что, с ума сошел!
– Вряд ли, – сказал я. – Наверное, все-таки проснулась совесть.
Моя совесть молчала. Поскольку в компьютере присутствовал режим «Синдром суицида», значит Борис Соломонович Кунявский хотя бы раз использовал его в практике. Из ничего не будет ничего… Какой мерой ты меришь, такой и тебе отмерится… Око за око, зуб за зуб…