Конь в пальто

Лукьянова Ирина Владимировна

— Я не хочу вместе с Сашкой. Я к деду хочу. Хочу жить в Калуге.

— А со мной не хочешь?

— И с тобой хочу. А давай мы все уедем в Калугу?

— Тоже не получится.

— Не получится — не получится, ничего у тебя не получится, — надувается Машка. — А где мои туфли?

Ой, я забыла. Бегом по сугробам, домой за туфлями, с туфлями в сад, в магазин за кошачьей едой, за картошкой в овощной отдел, за гонораром в другое издание, в «Трубу» проверить почту и переложить в номер статью от внештатника, с деньгами к Таньке Коровиной, за фотографиями к теме номера по соседству с Танькой, за Машкой в садик, мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку, репка, где же ты, репка, куда ты спряталась от меня?

Good girls get reward

Чудеса

случаются. И хорошие девочки иногда в полном соответствии со старинными английскими книжками получают награду. Сразу после рождественских каникул мне позвонил главный редактор «Дела», сказал, что давно читал меня в «Знаке», но еще больше в «Трубе», которую выписывает его мать, и всякий раз удивлялся, что я там делаю. И что у них подвис большой отдел, потому что сотрудник ушел в пресс-службу в каких-то верхах. Отдел после его ухода развалился, поэтому все надо делать заново, я получаю полный карт-бланш. И я немедленно согласилась, потому что мать-одиночка с двумя детьми должна работать в ежемесячном издании, а не в еженедельном, и даже не спросила про зарплату. И еще потому, что в это издание позвали лично меня — а не устроил по знакомству Серега, как во все прежние.

Я устроила отходняк в «Трубе», забрала оттуда чашку и зарядник, унесла записную книжку, списала себе нужные файлы, стерла все свое в компьютере. Зря уходишь, сказал Гриша, плюя внутрь окурка, — я тут как раз такую реформу начинаю… Окурок зашипел и погас.

На обложке «Дела» пишется: «Дело №2», «Дело №3», и так до «№12». Целевая аудитория — малый-средний бизнес и все сочувствующие. Я отвечаю в этом «Деле» за науку, образование и «разное». Психологический раздел мне пишет кандидат наук из «Трубы», уставший давать советы свекровям и невесткам, книжки — Тамарка из «Знака». Все остальное делаю я сама. Зарплата оказалась хорошая. Главный редактор тоже. Но он появляется редко, осуществляет общее руководство, а частностями занимается его заместитель Толя. У Толи глаза-буравчики, сросшиеся брови и нос с горбинкой. Когда он говорит, кончик носа немножко шевелится. Но это не смешно. Он похож на Урфина Джюса. Я его боюсь. Я боюсь его до дрожи, до обморока, я каждый день еду на работу, как на вступительный экзамен или в роддом, у меня все замирает в желудке. Я беспрестанно делаю поразительно глупые ошибки, за которые отстроила бы на подоконнике любого своего подчиненного на прежних местах работы. Когда Толя вызывает меня с вопросом «Это еще что такое у вас в подписанной полосе?» — я готова грянуться в обморок. Малое предпринимательство — это не мое дело. Я понемногу разбираюсь в бедах малого предпринимателя, я вникаю, сочувствую, стараюсь изо всех сил, и у меня почти все получается — но мне это скучно до безумия. И безумие подступает.

Плакать в метро и на редколлегиях я начала еще осенью. Зимой добавились приступы страха. Я начала просыпаться по ночам и включать свет, и вздрагивать от шума в подъезде. Я так боялась за Сашку, что он начал вертеть пальцем у виска, когда я умоляла его позвонить мне из школы и сказать, что он благополучно дошел, и звонить после школы, что он дома и все в порядке. Я бессознательно ждала страшного — и не знала, чего именно я жду. Днем я вдруг вскакивала в ужасе, что в садике что-то случилось с Машкой, искала в книжках телефон садика, не находила, успокаивала себя тем, что это расстроенные нервы, ничего не могло случиться. Вечером оказывалось, что с Машкой все в порядке.

Думать о Бекешине я запретила себе еще раньше, чтобы окончательно не рехнуться. Иногда эти мысли пролезали контрабандой, и от них тряслись руки и болел живот.

Я подпрыгивала от страха, когда в офисе кто-нибудь ронял телефон или двигал стул.

И особенно эскалатор. Эскалатор, вывозящий вверх со станции на работу. Стоило мне только встать на него, как я съеживалась от ужаса, ожидая, что сейчас на меня посыплются все возможные несчастья. В первую очередь Толик, едва я только приду, объявит, что меня штрафуют на половину оклада. Потому что я что-то напутала, но не знаю, что. Я должна

была что-то сделать, но не сделала. Мне следовало позаниматься с Сашкой дополнительно, а я писала статью, и поэтому у него двойка. Надо было Джесси отвести к ветеринару, потому что у нее глаз гноится, а я не отвела, потому что ходила в школу. Теперь Джесси ослепнет, а Сашку выгонят из школы, а Машка вчера кашляла, если она заболеет, мне надо сидеть с ней дома, а я только вышла на новую работу, меня прогонят отсюда, если я буду сидеть на больничном. Я должна была внести какие-то правки и не внесла. Или отослать что-то рекламодателю и не отослала. Меня кто-то за что-то накажет, но я не знаю, кто и за что.

Я сжималась и втягивала голову в плечи, ожидая, что меня будут бить. Так и ходила, втянув голову.

Наконец, я собралась с силами и пошла к доктору лечить голову. Хотя это следовало сделать еще осенью. Доктор констатировал повышенную тревожность и общую задолбанность, заверил меня, что это не сумасшествие, и прописал антидепрессанты и анксиолитики подешевле, покуда мне не выдадут зарплаты.

Весь январь прошел в антидепрессивном тумане: меня качало. Зато я перестала постоянно плакать и бояться — и смогла хоть как-то работать. К началу февраля я уже перешла на препараты полегче, потолстела на четыре килограмма, получила первую зарплату в «Деле», сходила с детьми в театр, а с Тамаркой — в «Шоколадницу».

— Вчера пошла снег с гаража счищать, — жаловалась Тамарка. — Залезла на гараж, снег толстенный, слежавшийся. С крыши все вниз покидала, мужики внизу идут, ого, кричат, давай-давай, молодец девчонка! Спустилась вниз — надо все от дверей отгребать, что с крыши нападало. Часа два лопатой махала. Прихожу домой — мама родная, вообще шевелиться не могу. Лежу и думаю: надо подняться и пойти в сортир. Не могу. Нет, думаю, надо подняться, а то пузырь разорвется. Только поднялась, ползу — звонок. Бывший мой звонит. Тамарка, говорит, мне кажется, я скоро умру. А с чего ему умирать, бугай такой, в жизни ничего не болело. У тебя что, говорю, болит что-то? Иди ты, говорит, дура, ничего у меня не болит. Я, говорит, умру скоро, а ты меня даже не пожалеешь. Давай, говорит, утешай меня.

Над головой ее завертелась фея с плакатиком «Все мужики — козлы!»

К концу февраля я уже совсем пришла в норму, но по-прежнему боялась Толика.

Умные тоже боятся

Вчера в метро на эскалаторе вдруг поднялся крик. Толпа, запруда, ругань. Женский голос кричит: помогите, помогите! Я уже еду вниз, но на это отчаянное «помогите» скачу вверх по уезжающим ступенькам, навстречу потоку и ругательствам. Толпу держат пожилая женщина и большой мальчик -вроде моего Сашки. Мальчик не хочет ступать на эскалатор, в глазах у него паника. Помогите, кричит женщина, он боится. Хватаю мальчика под руку, приговариваю, что это не страшно, надо только под ноги смотреть, и тащу его вперед. Он, запинаясь, ступает на лестницу.

— Он не трусливый, он у нас хороший мальчик, — торопливо оправдывается женщина, — он просто боится.

— Ничего страшного, — утешаю я. — Для этого просто нужна привычка.

— Вы поможете нам спуститься? — умоляюще смотрит женщина.

— Я не дурак, — вдруг говорит мальчик и смотрит ясными глазами безумца. — Я умный, но умный человек тоже может бояться. Это не стыдно.

— Алеша у нас умный, — говорит женщина.

Мы сходим с эскалатора: сейчас большой шаг вперед — рраз! Молодец!

— Спасибо, тетя, — говорит Алеша.

— Девушка, как вас зовут? — спрашивает женщина.

Я быстро убегаю и, завернув за колонну, торопливо вытираю слезы пальцами. Опять не купила бумажных платочков. Хватит. Я не буду больше расклеиваться. Закидываю в рот таблетку.

Если книжка забыта дома и нельзя запереться в ней, я начинаю смотреть по сторонам и думать. Две недели я пересчитывала людей и сиденья в вагоне в час пик, чтобы понять, могло быть больше пятидесяти жертв при теракте или не могло. Могло, если бы людей туда набилось как селедок; но столько набивается редко.